Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Наконец, Алексею Александровичу сделали царский подарок — вручили целое полено свернутых туго городских и областных газет. На первых полосах поверху шли жирные заголовки:

«СВОБОДУ РУССКОМУ УЧЕНОМУ!»

«ШПИОНЫ XXI ВЕКА»

«ПРЕЗИДЕНТ РОССИИ И КИТАЙСКИЙ ВОЖДЬ ПОДПИСЫВАЮТ ДОГОВОР О СОВМЕСТНЫХ РАБОТАХ В КОСМОСЕ,

А МЕСТНЫЕ ГОРЕ-ЧЕКИСТЫ ХОТЯТ БЫТЬ ПРАВОВЕРНЕЕ ПАПЫ!»

Все-таки впечатляет. Лет десять назад и помыслить о таких публикациях было нельзя.

— Держи хвост пистолетом! — сказал амбал с золотой цепью. — Когда такая слава, прибить не посмеют.

— Какая слава… — скривился Алексей Александрович.

— А как же не слава? Послушай. — Амбал кивнул в сторону темного окна.

И надо же, откуда-то издали, с улиц донесся звериный рев:

— Свято-ого запря-ятали в гро-об!.. Вы, свободы, гения и славы палачи!.. Александрыч, держись!

Господи, Кукушкин! Зря он, еще арестуют.

— Проведи-ите меня-я. Проведи-ите меня к нему… Я хочу ви-идеть этого человека…

— Есенина читает, — растерянно пробормотал профессор.

— Знаем! — коротко отозвался «с цепями на ногах», в украинской расшитой рубашке. Глянув на дверь, громко запел:

— Счастлив я, что цаловал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве
И звер-рье, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове…

Алексей Александрович прежде не особенно любил стихи Есенина, они ему казались сусальными, слишком раскрашенными. Но строчки: «Оттого и дороги мне люди, что живут со мною на земле…» — здесь, в тюрьме, раскрылись вдруг иначе. А ведь, в самом деле, там, куда мы уйдем, не цветут чащи, «не звенит лебяжьей шеей рожь». Вот и дороги все, кто рядом с тобой еще жив.

Все те, с кем он сидит в камере, в кого круглые сутки уставлен невидимый чужой глаз, для кого из железной двери три раза в сутки с лязгом отпадает столик, как скатерть-самобранка, и кому из коридора подают хлеб, кашу, в огромном чайнике кипяток, хотя у соседа с золотой цепью имеется свой кипятильник, — каким-то образом разрешили… Но дороги не только те, кто с тобой рядом в СИЗО.

«Почему же я так мало обнимал сына, не говорил с ним о вещах более серьезных, чем мотороллер или кожаная куртка? О вечности, о хаосе, о живом веществе? О любви, да, почему нет? О девушках, о поэзии, рыцарском кодексе чести, о жертвенности? И почему так мало общался с матушкой? И даже с Брониславой… Ведь и ее, культурно неотесанную, но сильную, страстную, можно хоть как-то было образовать, чтобы она не вызывала недоумение у окружающих… Дело даже не в том, что она, как говорится, бросает некую тень на меня… Случаются же минуты раскаяния у нее после очередного идиотского поступка, значит, идет внутри ее души борьба. И даже если ты любишь Савраскину, что же, у тебя настолько узка душа, что не можешь по-человечески вести себя с Брониславой? Постель — это еще не близость… Особенно пьяная постель… Скотный двор… Когда ты в последний раз с ней на концерт симфонического оркестра ходил? А у нее, между прочим, неплохой слух. Прокрутив упрямо раза три дома Патетическую симфонию Чайковского, готовясь к походу в филармонию, она после концерта вполне точно отметила, что скрипки во вступлении сфальшивили…

А ученики твои? Ваня Гуртовой, который восхитил тебя еще во времена своей учебы в университете, — молчун, предельно скромный мальчик. А вот спросишь — поднимется, одернет пиджачок (или что-то вроде френча он тогда носил) и негромко объяснит наилучшее решение задачи… А Женя Коровин, бородатый выпивоха, холостяк, пропахший плесенью, как старый гриб?.. Молчит-молчит, пыхтит-пыхтит и вдруг такую потрясающую мысль выскажет… А Живило Артем мастер на все руки. Мгновенно соображает, красив, не без самоуверенности, конечно… Давно ли ты с ним говорил? А ведь когда он был твоим аспирантом, как вы грандиозно фантазировали о вариантах зарождения жизни в космосе…

А Генрих Вебер, нынешний аспирант? Хоть и железных немецких кровей, но как долго он не мог объясниться с Таней Камаевой. Ты их свел на пикнике, который организовал Артем на берегу Маны. Заметил, как Генрих смотрит на Таню, соединил их руки возле костра и попросил, глядя в огонь, сказать мысленно: „Мы навсегда вместе“. И он тебе навек благодарен. Может быть, только того не подозревает, почему столь настойчиво ты принял участие в их судьбе. Да потому, что помнил о своей беде студенческих времен…

А девочка с пятого курса, похожая на Галю Савраскину?.. Когда ты рассказываешь особенно интересный материал (например, об опытах японцев с перепелами в космосе: родившийся в невесомости перепеленок не может научиться летать! А мама там летает!), то неотрывно смотришь на нее, и она смотрит с восхищением на тебя… Ты хоть спросил как-нибудь, как она живет, в каких условиях, какие у нее мечты?