Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

— Чего они не едят?.. — наконец, с кривой улыбкой выдавил из себя. — Чего не любят?

— Морскую капусту, — легко ответила женщина. Рассмеявшись, показала на подоконник, на котором высилась горка жестяных банок с зелеными наклейками.

Но только раскрыла она зев пустого пакета с Кремлем на боку, как на пороге возник бритоголовый старичок, в руке он держал лист бумаги.

— Нет, нет… — запротестовала воспитательница, вдруг перейдя на тоненький голосок. — Умоляю вас, Владимир Ильич!.. мы договорились обо всем этом в следующий раз? Вот, берет только капусту… говорит, то, что дети не любят.

— Это он молодец. Хотя морская капуста тоже полезна, — закивал старичок, с сожалением убирая документ в карман. — Вы играете на свадьбах и похоронах, молодой человек. Ничего, скоро сыграете на похоронах этой власти. Вы же не можете поддерживать власть воров? Разрешили воровать. Ленин разрешил производить и торговать, а эти — воровать. Кто успел, тот и съел. — Он ухмыльнулся до ушей и достал белый платочек. — На деньги, которые выделил коллектив, получится… банок десять?

— Возьму три, — отрезал Сабанов. — Раз уж вы настаиваете. — И, кивнув воспитательнице, зажав подмышкой футляр со скрипкой, с гремящим пакетом в руке выбежал вон из деревянного дома, чтобы не видеть больше, как этот старик будет протирать до блеска свои молодые белые зубы.

И вообще, Господи, как все это мучительно!

Нужно ли говорить, что теперь, оказавшись на улице, Андрей вмиг опьянел. И побрел медленно, не зная сам, куда ноги приведут.

«Почему же я не спорил с этим старым хреном? — начал он вяло упрекать себя. — Сегодня есть главное — свобода. Да, да, но почему стыдно об этом говорить?.. Особенно в детском приюте. Старик закричит: свобода от родителей?.. свобода от нравственности?..»

И увидел, что стоит возле магазина, того самого супермаркета, где вчера встретил набрызганную духами, намалеванную — словно в белой маске актрису японского театра — юную дурочку с глазами, высокомерно глядящими сквозь всех. И подумал: «А вдруг она и сегодня тут что-нибудь берет?» И сам себе признался, что девочка — красоты невозможной.

И вдруг его обожгло: «Болван! Да она из таких же сирот, каких ты сегодня видел! Ее удочерили! Нарядили! И учат ни с кем не разговаривать. Идиот! Вот кто она!..»

И она показалась в дверях супермаркета — да, да, это не кто-нибудь другой!.. — видимо, все уже купила и собралась домой. Одетая точь-в-точь как вчера, намазанная как вчера, только личико грустнее да синевы вокруг глаз побольше. Может, приемные родители поругали, а то и побили ее.

«Да, да, как же я сразу не заметил! Она и шагать-то старается, как модели на подиуме, бедрами вперед. А смотреть на других людей просто боится.»

Опьянев почему-то еще сильнее (надо было поесть каши-то, поесть!), Андрей с футляром в одной руке и брякающим пакетом в другой, тащился следом за девчушкой. Остановить. А о чем спросить?

Она шла по прямой, высоко подняв голову. Андрей вспомнил, как в приюте детей учат не торопиться к столу, а в столовой — держать вилку в левой руке. Она тоже учится держаться, как воспитанная юная дама. Конечно, детдомовская.

Ах, как хорошо — на пути светофор! Да здравствует красный цвет даже в эру демократии! Все остановились — и, представьте себе, красотка тоже. Андрей, пользуясь моментом, чтобы получше рассмотреть ее, быстро ступил на асфальт улицы в полосах «зебры», и этак лихо повернулся к своей возможной судьбе… Ведь ничего на свете нет случайного, ничего нет случайного! Увы, юная мамзель с белым накрашенным личиком стояла, слегка морща лобик и глядя сквозь Андрея, словно он был стеклянный.

Впрочем, пауза не затянулась, Сабанова тут же едва не сбила машина — за спиной завизжали тормоза… зашипели колеса, как сало на сковородке… И грянули хриплые выкрики:

— … твою мать!.. мать!.. мудак!.. Ты чего тут?.. обосрался, чего стоишь?.. мать!..

К счастью, не оказалось рядом милиции, забрали бы музыканта… ведь еще и нетрезвый… Ах, если бы забрали — девица, возможно, обратила бы внимание на уводимого в наручниках… хоть засмеялась бы вослед… Но вряд ли! Минуты две уже гремел, как гром из облаков, русский мат-перемат со всех сторон, а незнакомка и бровью не повела — все так же стояла, наморщив озабоченно лобик, перед несносным красным светофором. Спокойно, как умудренная жизнью старушка.

А может, она и есть старушка??? Ей сделали подтяжку на морде или как там называется? И ей уже ничего не интересно?

В секунду, когда загорелся желтый, и красотка с удовлетворением уже чуть подняла правую ножку в синей туфельке с синими камушками на ремешке, чтобы ступить на асфальт, Андрей нарочито громким, актерским голосом спросил — правда, глядя в сторону — на случай, если она оскорбит насмешкой (а он тут же ответит, что обращался не к ней, а… к кошке, рыжей, безухой, которая сжалась возле дымящей урны):

— Вы тоже — любите — немецкие — сыры?