Полузабытая песня любви

Для неблизкой поездки в Фес они наняли автомобиль с шофером. Путешествие оказалось особенно медленным из-за песка, которым ветер местами засыпал дорогу. Его порывы немного раскачивали машину, и, пока все спали, Димити смотрела в окно, удивленная тем, какое здесь все огромное, дикое и непривычное. Небо было безукоризненно чистое, враждебное и жестокое. Под неистовым солнцем земля как будто шевелилась в горячем мареве. Насколько могли видеть глаза, простирались серовато-рыжая пыль, бурые скалы и иссушенные зноем кустарники. Позади них, на дороге, вдали виднелся пыльный шлейф другого автомобиля, но утверждать это с уверенностью она не могла. Уже близился вечер и солнце отбрасывало длинные тени даже от самого маленького камня или кустика, когда наконец перед ними предстал город, раскинувшийся на просторной равнине. Поначалу Димити подумала, что он не больше Уэрхэма, но чем ближе они подъезжали, тем более обширным он казался. Ее спутники проснулись, и Селеста рассказала, что группа зданий, которые Димити сперва приняла за весь город, на самом деле лишь его колониальный квартал, где селятся французы и другие европейцы.

– Потому что мы считаем себя слишком особенными, чтобы жить рядом с арабами и берберами, – тихо добавила Делфина.

– Потому что мы достаточно благоразумны, чтобы держаться от них подальше, – поправил ее Чарльз.

– За этими зданиями находится Фес-эль-Джид. Новый Фес. – И Селеста указала на город, где на теневой стороне улиц уже начинали зажигаться огоньки.

– Он новый? Я думала, этот город очень старинный, – удивилась Димити.

– Новый он только по сравнению со старым. Новый город стоит уже много веков. Но старый… Фес-эль-Бали – это старейший город Марокко из тех, которые построены не римлянами или другими древними народами. Вот он. Посмотри! – И Селеста указала рукой на дома, которые вдруг стали видны вдалеке, когда автомобиль, замедлив скорость, остановился на краю долины. Город лежал перед ними как на ладони. Крыши льнули одна к другой, создавая впечатление такой кутерьмы, что Димити не могла проследить ни одной улицы более чем на несколько ярдов.

Они вышли из машины, чтобы лучше видеть это зрелище, выстроились в ряд и стали смотреть. С юга подул сильный и ровный ветер, который казался даже жарче неподвижного воздуха и походил на дыхание какого-то исполинского животного. Селеста сделала глубокий вдох и улыбнулась:

– Этот ветер дует со стороны Сахары. Ты чувствуешь ее жар, Мици? А вы, девочки? Это ветер жажды, арифи. Ветер пустыни. Вы можете почувствовать ее мощь. В такой день, как сегодня, солнце может убить человека так же верно, как кинжал, вонзенный в сердце. Пустыня выпивает саму жизнь из крови человека. Мне довелось это почувствовать. Возникает желание лечь, оно становится все сильней и неодолимей, а потом тебя просто нет, и все. Ты перестаешь существовать, превращаясь в еще одну песчинку в бескрайнем океане песка.

– Селеста, ты их пугаешь, – сказал Чарльз, но она вызывающе взглянула на него:

– Полагаю, им и должно быть страшно. Земля, где мы находимся, сурова. Ее нужно уважать.

Димити встала прямее, пытаясь стряхнуть с себя усталость долгого пути. Вдруг она сомкнет веки и превратится в песок? Все ощутили страх перед навевающим сон ветром и замолчали под стоны ветра и жужжание мух.

Затем Димити услышала ни на что не похожее далекое пение. Высокая, тонкая мелодия, одновременно и хрупкая и убедительная, поток слов, которые она никогда не сможет понять. Со стороны города не доносилось ни шума автомобилей, ни каких-либо иных звуков дорожного движения. Только лай собак, скрип колес ручных тележек да порой рев мула или блеяние козы.

– Почему тот человек поет? И о чем его песня? – спросила Димити, не обращаясь ни к кому в частности. Ее голос был тихим, и она не могла оторвать глаз от городского лабиринта, раскинувшегося под ней.

– Это муэдзин, некто вроде священника, призывает правоверных на молитву, – объяснил Чарльз.

– Как церковные колокола у нас дома?

– Да, – усмехнулся Чарльз. – Именно так.

– Мне пение нравится больше колоколов, – проговорила Димити.

– Но ты не знаешь, что именно он поет, каковы слова этой песни, – серьезным тоном заметила Селеста.

– В песне слова не так уж важны. Песня состоит не только из них, но и из музыки, – возразила Димити.

Она взглянула на Чарльза и обнаружила, что художник наблюдает за ней с задумчивым выражением на лице.

– Хорошо, Мици, – сказал он. – Очень хорошо.

Услышав это, Димити покраснела от удовольствия.

– Девочки, вы знаете, что Фес-эль-Бали заложен на месте лагеря берберов?

– Да, мамочка. Ты нам уже говорила, – отозвалась Элоди.

Селеста обняла дочерей и улыбнулась:

– Ну, есть вещи, которые стоит и повторить. В наших жилах течет берберская кровь. Так что и весь этот город тоже у нас в крови.

– Ну, Мици, что ты скажешь на это? – спросил Чарльз, и Димити почувствовала, что все взгляды обращены на нее в ожидании приговора или какого-нибудь меткого суждения.