Полузабытая песня любви

– Ну хорошо, – сдался доктор. Он покачал головой и вздохнул.

– Спасибо. Благодарю вас, доктор Марш.

Чарльз отпустил руку врача и прикрыл ладонью глаза.

– Но вам следует знать… – проговорил тот. – Прошлым вечером я был в Блэкноуле, чтобы узнать, как поживает у миссис Кроуфорд ее язва. После визита к ней я зашел в паб, чтобы пропустить стаканчик, и там меня стали про вас спрашивать…

– Что же вы им сообщили? – спросил Чарльз нетерпеливо.

– Я сказал, что это какое-то отравление. Возможно, дело в каких-нибудь растениях, съеденных по ошибке. Простите меня. Я был настолько потрясен случившимся, что у меня развязался язык. Я сделаю, как вы просите, но нужно приготовиться к… слухам, которые начнут ходить по деревне.

– Слухи можно проигнорировать. И мы покинем Блэкноул, как только Селеста станет чувствовать себя настолько хорошо, чтобы выдержать переезд. Пусть тогда сплетники шепчутся сколько угодно. Нас это уже не будет волновать.

– Да, уехать, наверное, лучше всего, – кивнул доктор. – Я очень сожалею о вашей потере, – добавил он, пожав руку Чарльзу и повернувшись, чтобы уйти.

Эти слова как будто напомнили Чарльзу о его трагедии. Он покачнулся и едва не упал. Димити бросилась к нему, подчинившись охватившему ее порыву. Как только она подбежала, ноги Чарльза подогнулись, и он опрокинулся назад, размахивая руками, как будто летел с большой высоты. Димити покорно позволила ему увлечь ее за собой в этом падении. Упав на колени, она обняла его и принялась что-то нежно напевать, успокаивая его безутешные рыдания. Когда Димити погладила Чарльза по волосам и ощутила, как на нее капают его слезы, она поняла, что в ней снова зажглась любовь, похожая на едва забрезживший рассвет, и это чувство показалось достаточно сильным, чтобы ее спасти.

Если бы в деревне у Димити спросили, что послужило причиной смерти, ей следовало ответить, что всему виной желудочный грипп. Чарльз сам напомнил ей, какой должна быть официальная версия, через два дня после случившегося, когда на смену слезам к нему пришло наводящее страх каменное спокойствие, которое больше напоминало ступор или состояние человека, находящегося под гипнозом. Он двигался так, будто его оглушили ударом по голове. Димити даже было страшно ехать вместе с ним в машине, когда он подвозил ее к началу дороги, идущей в «Дозор», чтобы там высадить. В ответ на данную ей инструкцию девушка молча кивнула и поступила, как было велено, хотя единственным человеком, задавшим страшный вопрос, оказалась Валентина, которая внимательно посмотрела на дочь, заглянула ей в глаза и поняла, что она лжет. Матери не составило большого труда выудить истинную причину смерти, в чем ей помогли собственная сила воли и послушание, которое она сумела воспитать в дочери. Узнав правду, она склонила голову набок и задумалась, сопоставляя факты.

– В окрэге, насколько я знаю, нет никакого болиголова ближе чем в трех милях отсюда. Особенно сейчас, когда лето стоит сухое. К тому же фермеры скашивают и выжигают его везде, где могут. Интересно, где эта девчонка могла его найти, а? И мне любопытно, не знаешь ли ты, случайно, как она на него набрела?

Задав этот вопрос, Валентина гадко хохотнула. Димити, покачав головой, отошла от нее и ничего не сказала. Но слова и не требовались. Мать иногда могла читать ее мысли, и злобная улыбка, в которой сквозило даже некоторое уважение, была для Димити горче полыни.

На третий день Димити увидела синий автомобиль, который медленно полз к «Литтлкомбу» по подъездной дорожке, как будто в нем везли что-то драгоценное и чрезвычайно хрупкое. Девушка последовала за ним. Автомобиль остановился, и Чарльз помог Селесте из него выйти. Одной рукой он обнимал ее за талию, а другую держал перед ней в воздухе, словно для того, чтобы отвести в сторону любое препятствие, которое может встретиться на пути. При свете сентябрьского солнца можно было увидеть, что лицо Селесты изменилось. Оно посерело, щеки ввалились. Глаза смотрели вдаль, в них появилось какое-то затравленное выражение, а руки постоянно тряслись – иногда лишь чуть-чуть, совсем легкой дрожью, а иногда судорожно дергаясь, как у бабушки Уилфа Кулсона, страдавшей пляской святого Витта. Когда они направились к дому, Димити попятилась. Делфина следовала за родителями, не поднимая глаз. Девочка была бледна и выглядела старше своих лет. Казалось, она больше никогда не начнет улыбаться. Димити видела это и не могла поверить, что дела приняли такой оборот. С этим уже ничего нельзя поделать. Ни изменить, ни исправить. Жизнь никогда не станет прежней. От этой мысли ей сильно захотелось в туалет и на миг показалось, что она вот-вот обмочится. Что-то мучительно рвалось наружу, но она чувствовала, что, если оно высвободится, наступит ее смерть. Поэтому она постаралась преодолеть позыв и прошла следом за всеми в дом, где остановилась и стала смотреть.

Никто с ней не заговорил. Впрочем, все молчали. Ее будто не замечали, пока она не поставила чашку чая рядом с Селестой. Тогда тусклый, безжизненный взгляд синих глаз женщины остановился на ней.