Полужизни

– Не мерзотные, а мерзейшие, слова «мерзотный» нет. Простите мою соседку, сэр, она обкурилась! – сказала девочка, стоящая ближе всех к Саймону. – Это не сплетни, а страшная правда. Кровавую Мэри бросил бойфренд, и она от горя пыталась повеситься. В Гарстед-коттедже...

– На глазах бойфренда! – вставила другая девочка.

– Ах да, я и забыла... Мэри вызвала его на ужасный спектакль, – девочка по имени Флавия – если, конечно, Саймон не ошибся, – изобразила в воздухе кавычки. – Когда он приехал, Мэри стояла на обеденном столе с петлей на шее. Другой конец веревки она привязала к лампочке...

– Нет, к люстре, к люстре!

– Ага, в коттедже люстра, конечно!

– Я слышала, что к люстре!

– Неважно! Короче, бойфренд вызвал «скорую», Мэри повезли в больницу, но по пути наступила, как ее... клиническая смерть? Целых три минуты сердце не билось и кислород не поступал в мозг...

– Не три, а десять!

– Детка, после десяти минут клинической смерти не воскресают! Я видела Мэри, она, конечно, чокнутая, но вполне живая. Так о чем я? Ах да! Врачи «скорой» с того света ее вернули. Думали, она умом повредилась, а нет, ничего подобного. Но это только на первый взгляд, ведь именно после той трагедии она превратилась в Кровавую Мэри. Даже имя изменила...

– Подожди! – скомандовал Саймон. – Что значит – имя изменила?

– Стала Мэри Трелиз.

– Кровавая Мэри – это же как коктейль, а Кровавая Марта звучало бы фигово.

– Марта? – Если бы не специфический наряд девочки, Саймон чувствовал бы себя увереннее и расспрашивал бы настойчивее.

– Прежде ее звали Марта Вайерс, но после клинической смерти и чудесного воскрешения она запретила себя так называть. Типа Марты Вайерс больше нет...

– Ж-жуть! Как ни услышу эту историю, каждый раз мурашки по коже.

– Она рвала на части всех, кто звал ее Мартой, поэтому вскоре даже ее родители переключились на Мэри...

– Рвала на части? – перебил Саймон, решив расставить все точки над i.

– Перевод с языка Виллерса: очень сердилась на всех, кто звал ее Мартой.

– Став Мэри, Марта сбросила вес. Прежде-то была настоящей пышкой!

– Совсем зачахла от тоски по своему любимому!

В присутствии полуодетых девчонок Саймон не мог рассуждать здраво.

– Не знаете, почему она выбрала имя Мэри Трелиз?

Девочки переглянулись и впервые притихли.

– Нет, не знаем, – наконец ответила одна, явно недовольная, что ее застали врасплох. – Да и какая разница, это же только имя!

– Да, только имя, тебе ли не знать, Флавия Эдна Сирайт, – поддела одна из подружек.

– Но после чудесного воскрешения изменилось не только имя. – Флавия попыталась вернуть беседу в прежнее русло.

– Ага, история вообще странная!

– До трагедии она была писательницей, у нее даже книга вышла.

– Точно, она есть в библиотеке колледжа.

– Значит, Мэри училась в Дарвилле?

– Нет, в Марджерисоне!

– Какая разница, в каком колледже она училась! Она была писательницей, а после того, как решила повеситься, да не вышло, не написала больше ни слова, зато живописью увлеклась. Сама я не видела, но многие болтают, что встречали Мэри ночью с сигаретой в зубах. Дескать, у нее вся одежда в краске...

– Так Дамарис Клэй-Хоффман не остановила Кровавую Мэри и не попросила угостить ее сигареткой?

– Дамарис Клэй-Хоффман – мерзкая лгунья!

– Где Гарстед-коттедж? Провожать меня не надо, просто объясните, где он. – Саймону хотелось подобраться к коттеджу неслышно, без верещащей свиты.

Едва Флавия Эдна Сирайт показала налево, тихую ночь вспорол грохот, как от небольшого взрыва.

– Господи! – девочка схватила Саймона за руку. – Это уже не смешно! Там что, стреляют?

27 5 марта 2008 года, среда

– Глупая ошибка, – качает головой Мэри. – Ты сказала «поезжай к родителям», и я поняла, что ты имеешь в виду Сесили. Ты плохая лгунья, Рут!

По всему телу растекается боль. Во мне пуля, бездушная, безжалостная. Я видела, что увернуться не успею, и теперь лежу на полу и тянусь к Эйдену, но он слишком далеко.

– Зато ты... отличная лгунья, – с трудом выдавливаю я. – Ты Марта.

– Нет, Марта умерла! Ее сердце остановилось. Ее мозг задохнулся от нехватки кислорода. Человек не может умереть, воскреснуть и совершенно не измениться.

– Аббертон... Те девять имен... – Я поднимаю голову, но слишком больно. Думать и при этом двигаться я не способна, поэтому буду только думать.

– А что с теми именами?

– Эйден... Эйден не уничтожал твои картины. Это ты... ты купила... – На конец фразы сил не хватает.

Мэри смотрит на меня сверху вниз. Пуля словно разъедает мое тело, в голове мерный гул, такое чувство, что я уже не человек, а невесомый поток боли. Раствориться бы в нем, чтобы унес далеко-далеко...

– Нет! – кричит Мэри. – Это он, он виноват!

– Имена... это... названия колледжей... Ты скупила его картины под теми именами... – Каждый вдох дается ценой огромных усилий, но я должна бороться, чтобы дышать, чтобы жить. – Заставила... сюда приехать... – На языке крутятся слова, но произнести их я не в силах. «Эйден не хотел тебя видеть, но ты подкупила его: пообещала целых пятьдесят тысяч, если он напишет картину на заказ».