Полузвери

— Тоже любви хочу. — Девушку не задели слова Элен, она легко согласилась, признавая белую зависть и не скрывая ее. — Хочу познать, что такое близость с мужчиной, и не просто так, а с тем самым. Хочу провожать в бой, потом ждать и встретить объятиями, и любовью заниматься так, будто это каждый раз самая прекрасная ночь!

— Ты права в главном, когда с тем самым, то… — Элен с ноткой грусти улыбнулась. — Я два года жила вместе с парнем, которого не любила. Никогда не соглашайся, подруга, на то, что подвернулось, и только из-за того, что хотелось прийти не в пустую квартиру после учебы. Я столько ошибок наделала, не дождавшись. Непоправимых ошибок.

Девушка встряхнулась, лукаво стрельнула глазами, уведя тему от неудач, но не сменив тему отношений:

— А ты давно с Нольдом, Ева?

— Нет. Через неделю будет только два месяца, как познакомились.

— Ого! И ты уже беременная? А как же ухаживания?

— Варя, это не всегда проходит по такому сценарию. — Элен мне подмигнула. — Такие мужчины, как Ян и Нольд, не заморачиваются сомнениями и не ищут подход. В этом их сила — берут все и сразу.

— А я не про сомнения. Я про то, что нужно узнать друг друга до секса, сблизиться, мужчина разве не должен увериться, что женщина себя ценит и не…

Зря она это начала. Проскользнул ненарочный укол в нашу с Элен «легкодоступность» и как бы поэтому «дешевизну».

— Извините, я не то хотела…

— Да брось. Ты так говоришь, потому что еще не появился на пороге кто-то, в кого влюбишься с первого взгляда. Сразу поймешь, что готова ему отдаться сегодня же, а он… ты же девственница? Он и так поймет, что ты себя ценишь. Согласна, Ева?

Я пожала плечами. Не хотелось болтать об этом, мысли витали совсем не здесь.

— Согласна-согласна. Ева… А Нольд, по которому весь женский Инквиз умирает, в постели — бог?

— Думаешь, я могу обсуждать это?

— А что такого? Я не стану скрывать про Яна, он — бог. Самый чуткий любовник… Да, у меня был раньше парень, но разница как между небом и землей — по-настоящему женщиной почувствовала себя только с ним. Он будто все струнки знает, и играет на них до полного и глубокого наслаждения.

Варита округлила глаза и рот приоткрыла, — не познать, так услышать. А я едва руки к ушам не вскинула, чтобы закрыться — меня смутило то, как Элен говорила об этом. С таким откровением, будто распахнула дверь в спальню, а знать о своем друге, как о мужчине, личные подробности — ужас…

— Нольд никогда не забывает о твоем удовольствии?

— Все! Я сбегаю! Я беременная некромантка и мне нужен дневной сон!

Иметь подружек не просто. Душевные разговоры я принимала, а вот о постели — не очень. Ни на каплю не развеялась.

Ушла к себе, не раздеваясь и не отстегивая сумки, улеглась на кровать и положила рядом телефон и раскрытую сигаретницу. Точки маяка как были, так и остались. Что это? Местоположение Яна? Нольда? Точки, куда должны доставить Ивара и Константа?

Невыносимое бездействие! Бежать! Или затаиться и следить за движениями противника, а потом снова бежать, даже драться! Мужчины оберегали нас, но нельзя отказать в чувстве, что и я лично хотела уберечь каждого. Отец… Толль… что бы я отдала в те дни, когда их потеряла? Все!

Закрыла глаза и внезапно подумала о маме. Она ведь еще жива, и есть где-то. Если не уехала из родного городка, то, ходит по тем же улицам на работу, на рынок, гуляет в парке воскресными вечерами. В ее жизни нет угроз, есть только мир… рухнувший из-за некромантов, но в те первые годы незнания — настоящий тихий мир и покой.

Она научила жизни? Слова Морса, как передала Злата: только матери-женщины, по-настоящему могут научить нас тому, чему не дано научить отцам-некромантам — бесстрашию сердца, доверию без оглядки и принятию жестокого мира так, будто никто и никогда прежде не делал больно. Но ведь мама сдалась. Устрашилась, перестала доверять и не приняла тех, кто больно сделал.

Получается, что мне не привился урок жизни — спокойно ходить по рядам, выбирая продукты к ужину, улыбаться людям, заговаривать с соседями и не шарахаться от теней и силуэтов, подспудно ожидая опасности из-за любого угла. Я надеялась на одно — сама научусь, когда сама стану матерью. И ни за что не позволю, чтобы моя Яна с самого детства жила в страхе поимки и расправы.

— Завтра мы с Нольдом будем думать о своем доме… завтра.

Сказала вслух, и, будто на маятнике, получила обратный мах — я ведь точно также думала, когда летела с Толлем на мотоцикле в дождливую ночь! Точно также была уверена в бесконечности счастья и невозможности разлуки! Мы — навечно!

Вечером, почти к полуночи, я спустилась со второго этажа и села у лестницы, у самой железной двери. По-собачьи глупо и нетерпеливо выжидая шороха шин или звука шагов. Никто пока так и не вернулся. А любое другое место в жилом уголке фортеновской студии жгло меня, так что усидеть не могла. Ни лежать, ни стоять, ни десятый раз намывать фарфоровую чашку для кофе… пытка!