Полвека в Туркестане. В.П. Наливкин: биография, документы, труды

Машраб, имя которого поныне известно в Кашгаре, в Фергане, в Ташкенте, в Самарканде и в Бухаре, в течение всей своей жизни был бичом книжников, которых он жестоко казнил и речами и звучными стихами, впоследствии собранными в сборник под названием «Мабда-и-нур»[530], за их недомыслие, буквоедство, любостяжание и всестороннее фарисейство.

Каждый ишан, прежде чем сделаться таковым, проходил (и ныне проходит) под руководством добровольно избранного им пира (ишана) положенный по уставу того или другого ордена искус, послушничество, непременным условием которого, помимо общесуфистского стремления к достижению возможной степени нравственной чистоты, является также безусловное подчинение воли послушника (мюрида) воле наставника (пира). По прохождении всех степеней послушничества, попутно с изучением теории суфизма, достойнейшие мюриды получали (и получают) от своих наставников иршады, преемственные грамоты, снабжающие бывших мюридов правом самим сделаться пирами, наставниками доброхотных мюридов.

Выше было уже замечено, что одной из главнейших принадлежностей суфизма всегда был аскетизм. Суфи должен развивать в себе терпение, уменье бороться со всеми присущими ему страстями, умеренность в пище и питье, уменье довольствоваться тем, что имеется, уменье не только покоряться воле Божией, но даже и радоваться всему, ниспосылаемому небом, не исключая всевозможных несчастий.

Тем, кто в состоянии достигнуть такой высокой степени нравственного совершенства, рекомендуется факр, добровольная бедность, добровольное отречение от обладания каким-либо имуществом.

Но так как истинный, неподдельный аскетизм никогда не был и не может быть посильным для среднего, заурядного человека, а вместе с тем принадлежность к ордену и желание быть не хуже других, в свою очередь, не могли не порождать у суфиев желания если не быть, то по крайней мере казаться аскетами, то поэтому и здесь, как и в сфере ортодоксального ислама, в конце концов в результате получились ханжество, притворство и лицемерие.

Особенно крупные последствия это имело в отношении факра, обета добровольной бедности.

На этом поприще, как и в других сферах суфистского аскетизма, в свое время было много совершенно искренних подвижников, перед которыми благоговела толпа, ибо, отказавшись от обладания каким бы то ни было имуществом, они по необходимости должны были существовать подаяниями, количества которых, в зависимости от популярности того или другого подвижника, доходили иногда до колоссальных размеров, причем искренние подвижники тратили все накоплявшиеся таким образом богатства на дела благотворительности.

Но наряду с относительно небольшим числом искренних было немало, а с течением времени становилось все больше и больше, неискренних, которые постепенно стали обращать все большую и большую часть благих даяний в свою личную собственность, превращая, таким образом, обет добровольной бедности в способ наживы на счет добродушно-доверчивых мюридов.

Наряду с этими стяжателями на глазах толпы проделывалось и многое другое. Достаточно сказать, что в конце концов среди ишанов появились даже и такие (в одном из городов Ферганы), которые сделали своей профессией не имеющее ничего общего с основами суфизма отчитывание неплодных женщин, из которых ни одна сколько-нибудь приглядная не уходила от такого ишана, не изменив своему мужу.

Народ все это частью видел, а частью знал; а потому постепенно, параллельно падению достоинства и нравственности большинства ишанов, падали доверие и уважение народной массы к значительной части этих по-своему либеральных наставников и руководителей народа в сфере интимнейших уголков его духовно-нравственной жизни, руководителей, предшественники которых в свое время были вернейшим прибежищем для всего того люда, которого душили вериги, налагавшиеся на него книжниками-ортодоксами, который в (относительно) гуманных, либеральных речах и проповедях пиров былого времени находил бальзам, врачевавший духовные раны, наносившиеся ему плетями уставного мусульманского изуверства.

Это постепенное, но чуть не поголовное падение ишанов было тяжкой, невозместимой потерей для духовной жизни народа, ибо, лишаясь бальзама, он лишался вместе с тем и единственной сколько-нибудь здоровой духовной пищи, которую при посредстве ишанов он находил до того времени в уголках духовной темницы, созданной для него руками ортодоксального книжничества, которое, в свою очередь, отнюдь не могло удовлетворить спросы и потребности народного ума и народной души.