Полвека в Туркестане. В.П. Наливкин: биография, документы, труды

Война, будучи по существу, безусловно, антикультурным [явлением. – Ред.], особенно пагубна и омерзительна тем, что везде и всегда она выворачивала и выворачивает наизнанку весь кодекс общечеловеческой этики, ибо она разрушает, она санкционирует то, что в обычное, «мирное» время считается непозволительным, безнравственным, позорным и преступным.

Некоторая доля распущенности, разнузданности всегда замечалась и замечается в частях, только что возвратившихся из военного похода.

Но в Туркестанском округе, по мнению старослужащих офицеров описываемого времени, разнузданность нижних чинов никогда не доходила до такой степени, в которой она проявилась в Фергане после Кокандского похода, и большинство приписывало это Скобелеву, бесспорно проявившему в этом походе самое тлетворное влияние на воинскую доблесть и на нравственность не только нижних чинов, но даже и некоторых офицеров его отряда.

А тем временем живая, интересная устроительная работа кипела и ширилась все больше и больше.

Эта работа, по крайней мере в Наманганском уезде, начальником которого был высокочестный, трудолюбивый, гуманный и рассудительный П.В. Аверьянов, была особенно приятной и производительной до тех пор, пока мы работали с ним почти самостоятельно.

Но вот в Коканде, бывшем тогда областным городом, «возникло» областное правление, из которого, как из рога изобилия, посыпались на нас предписания, циркуляры, дополнения и разъяснения.

Значительное число их свидетельствовало о том, что господа, заседающие в этом правлении, не имеют решительно никакого представления о туземце и его быте. Тем не менее со всей этой макулатурой волей-неволей приходилось считаться. Чем дальше, я все более и более убеждался в том, что, в сущности говоря, никто ничего толком не знает, а знать надо очень и очень многое для того, чтобы не делать глупостей, за которые народ должен будет платиться своей шкурой.

Хорошо было бы, думалось тогда мне, выйти на некоторое время в отставку, надеть халат, уйти в народ и близко, близко с ним познакомиться[668].

Область, как я сказал уже, только что начинала организовываться и устраиваться. Ни телеграфа, ни почтового тракта еще не было. Ездили верхом и на арбах. Пакеты и письма доставлялись конными джигитами. Российская и ташкентская почты, а равно и телеграммы, получались теми же джигитами в Ходженте, бывшем тогда конечным пунктом почтового тракта и телеграфной линии. Напуганное войной население, в особенности сельское, не успев еще вполне успокоиться и прийти в себя, пряталось по домам, завидя русских или русского.

При таких обстоятельствах в октябре 1876 года, через 8 месяцев после присоединения Ферганы, К.П. Кауфман предпринял объезд новой области. От Ходжента и далее он ехал частью в войсковых тарантасах, частью верхом. Точного маршрута не было и не могло быть. В Намангане мы ждали его в течение нескольких дней. Во время этих ожиданий я получил приказание немедленно ехать в Коканд по случаю назначения меня комиссаром организационной (ныне поземельно-податной) комиссии. В Коканде же я должен был явиться полковнику Носовичу, назначенному председателем этой комиссии.

Дня через 2–3 я был уже в Коканде. Носович, старый полковник, давно покинувший строй ради гражданских дел (с ним я случайно познакомился, с небольшим год тому назад, в Петро-Александровске), выразив удовольствие видеть своим сотрудником знакомого человека и ни одним словом не обмолвившись о предстоящей работе, прежде всего поздравил меня: «Поздравляю вас, – сказал он. – Вы будете получать “очень красивое содержание”: свыше 4000 руб. в год».

Невзирая на обаяние такого поздравления и на легкомыслие, свойственное юности, я сразу же почувствовал, что местный полковник отнюдь не внушает мне ни доверия, ни уважения.

От него же я узнал, что кроме меня в комиссию назначены: А.И. Брянов и В.А. Реслейн, тоже помощники начальников уездов (ныне оба полковники). Четвертый был привезенный откуда-то Носовичем гражданский чиновник, фамилию которого не могу вспомнить.

Вскоре же приехал в Коканд Кауфман. Здесь он устроил заседание или, вернее, собеседование с губернатором, с чинами организационной комиссии и с некоторыми чинами местной администрации. Больше всех говорил К.П., вообще любивший и умевший поговорить. Несколько раз говорил и Скобелев; говорил, по обыкновению, складно, красиво и остроумно. Вместе с тем отлично помню, что я два-три раза в буквальном смысле слова был поражен острой впечатлительностью его ума и силой его, так сказать, «научного воображения»[669]. С нескольких слов он понимал своего собеседника; он на лету схватывал чужую, до тех пор незнакомую ему мысль; по нескольким, относительно скудным данным его сильное «научное воображение» с изумительной быстротой создавало относительно грандиозную картину, близкую или к действительности, или к тому, что хотел сказать, но не успевал договорить собеседник.

В этом отношении и на меня, и на многих других Скобелев производил впечатление, безусловно, даровитого, выдающегося человека.

В. Наливкин