Полвека в Туркестане. В.П. Наливкин: биография, документы, труды

На это Скобелев, обращаясь ко мне и Аверьянову, в таком же шутливом тоне сказал: «Ну, душки, убирайтесь; идите спать, а то вы мне и еще каких-нибудь неприятностей наделаете».

Если П.В. Аверьянов жив, чего желаю ему от всей дули, он, конечно, помнит многие подробности этого разговора, о котором впоследствии мы часто вспоминали с ним в Намангане.

На другой день Скобелев уехал в Коканд, приказав мне приехать туда же в назначенный день.

В Коканде я пришел к Скобелеву утром. Он только что встал.

Мы пили чай, когда в кабинет вошли два других комиссара, Брянов и Реслейн.

Скобелев, вынув из письменного стола знакомый мне лист бумаги, сказал, что, ознакомившись с положением и обстановкой дел комиссии, он пришел к убеждению, что существует много недопустимых ненормальностей, которые… и т. д… и т. д…

Сказав довольно пространную и по обыкновению красивую речь, М.Д. обратился ко мне с вопросом о том, согласен ли я с его взглядом на совершеннуо ненормальность постановки дела.

Я вытаращил на него глаза и сказал: «согласен».

Он отпустил нас, сказав, что сегодня же по этому поводу будет заседание. Мне было приказано потом опять прийти, чтобы поехать на заседание вместе и дорогой еще поговорить о том же деле.

Выйдя от Скобелева, я рассказал моим товарищам историю с листом почтовой бумаги. Они, конечно, посмеялись. От Скобелева я прошел к начальнику уезда, майору (нынче отставному генерал-майору) Г.С. Батыреву, который тоже должен был присутствовать на предстоящем заседании.

Когда, переговорив о деле, я упомянул о листке, Гавриил Сергеевич рассмеялся и сказал мне, что эти проделки Скобелева ему хорошо знакомы, так как Скобелев часто просит его дать материал для письма Кауфману.

Гавриил Сергеевич, человек, наблюдательный и хорошо владевший пером, а главное прослуживший перед тем несколько лет по военно-народному правлению, а потому знакомый уже с бытом и хозяйством туземного населения, без труда составлял для Скобелева большие и основательные записки. Эти записки переделывались Скобелевым в обширные письма к Кауфману; а Кауфман носился с этими письмами, с восхищением перечитывал их и удивлялся феноменальным способностям Скобелева, который, сидя в губернаторской квартире, в течение нескольких месяцев успел так широко и всесторонне ознакомиться с ирригацией, с хозяйством и с нуждами области.

Заседание комиссии вышло очень бурное. Вопрос о временном расформировании комиссии был сорван. Я заявил, что не считаю возможным для себя оставаться на должности комиссара.

Со Скобелевым мы простились очень холодно. Это было наше последнее свидание. Месяца через 2–3, в начале 1877 года, Скобелев был экстренно вызван в Петербург, на его место был назначен А.К. Абрамов.

Вскоре же из Петербурга пришли вести о том, что до Александра II дошли слухи о скобелевских подвигах в Кокандском походе, о подробностях его женитьбы и последовавшего затем развода. Уверяли, что, когда Скобелев являлся государю в Зимнем дворце, Александр II, указывая пальцем на генеральские эполеты и ордена, полученные в Туркестане, сказал: «Все это ты должен еще заслужить».

С этим нелестным для него предложением М.Д. пошел в турецкий поход в 1878 году[672].

Ему нужно было во что бы то ни стало заслужить; вместе с тем он, по-видимому, хотел сделать это в возможно широком масштабе.

Газеты несли одну за другой вести о подвигах Скобелева. То он с Гурко шажком разъезжает под гранатами; то умывается за бруствером под турецкими пулями. Перо г. Немировича-Данченко ясно расписывало подвиги «белого генерала»[673]. Мы же, знавшие Скобелева по Туркестану, разводили руками, не будучи в состоянии понять, «что сей сон обозначает» и «в скольких смыслах оное понимать надлежит». Многие решили на том, что чего, дескать, на свете не бывает; переродился человек, и делу конец.

Прошло еще немало времени, и мы узнали о смерти Скобелева. Пошли проникшие даже и в печать слухи о какой-то «оргии, о каком-то афинском вечере, о том, что Скобелева погубили его обычные и прежде половые излишества.

Однако же среди многих туркестанцев, которые знали Скобелева более или менее близко, сложился и, как кажется, установился несколько иной взгляд, который всецело разделяю и я.

Скобелев, человек органически не приспособленный к сколько-нибудь свободному (без особых усилий) проявлению того, что разумеется под личной храбростью, должен был заслужить и желал сделать это в возможно широком масштабе.