Полвека в Туркестане. В.П. Наливкин: биография, документы, труды

Почти у самой дороги квадратный, саж.[335] 2–3 в стороне, пруд, обсаженный густыми талами. Под ними супа, земляное возвышение, нечто вроде большой лежанки, с разостланными кошмами и паласами для сидения. Кругом навесы конюшни на случай непогоды, а все это обнесено с трех сторон высокой, глинобитной стеной; из-за нее слышен плач ребенка и крикливый женский говор. Там ичкари, внутренний двор, где живет скрытая от постороних глаз семья хозяина. А вот и он сам в тюбетейке и длинной, на манер халата, рубахе, подпоясанной широким, в несколько раз обмотанным вокруг живота синим бумажным поясом.

Заискивающе улыбаясь, он приветствует вас обычнымъ селямом, складывая руки на животе, затем хватает под уздцы вашу лошадь и, наскоро привязав ее, усаживает вас на кошму. Сказав еще одно приветствие: «хошь килиб сыз», равнозначащее нашему «милости просим» и справившись о вашем здоровье, он бежит в ичкари за кунганом чая и подносом с лепешками, урюком, яйцами и пр.

В его отсутствие вы захотели напиться, зачерпнули чашкой воды из пруда, но там инфузорий оказалось больше, чем воды. В этом отношении Искават отвратительное место, вода по очереди пускается сюда из Падшааты раз в 10 дней, а ключей нет.

Передохнув, закусив и распрощавшись с хозяином, который долго ломался, не соглашаясь якобы взять с вас денег, едете далее.

За Искаватом пыль еще несообразимее, и идет она верст 5–6 до Булакбаши и Наукента включительно. Здесь вы въезжаете в культурный оазис, тянущийся по дну широкого оврага вплоть до самого Намангана.

Вот вы миновали ключи, переехав их воды по мостику с земляной настилкой и вечной дырой посередине. Потянулись поля джугары, хлопчатника и кукурузы, сады и хаяты.

Изредка начинают попадаться виноградники с лозами, обвившими большие, в сажень и более высотой, дуги, соединенные между собою жердями. Вот и Наукент, небольшой кишлак, где когда-то жил худояр-хановский бек, правивший народом. Дома, как и везде в Азии, внутри дворов, причем на улицу смотрят только глинобитные заборы и стены с маленькими воротцами или калитками. Вот скрипит джуаз, масленка допотопной конструкции, вот мелочная лавочка с сушеным урюком, рисом, насваем – табаком вроде нашего нюхательного, который туземец кладет за щеку; льняным или кунжутным маслом в узкогорлой горлянке и не поддающимся описанию хламом в дальнем углу.

Вот неустанно шумящая, маленькая туземная водяная мельница; вот мечеть, большой навес внутри дворика с прудом, обсаженным карагачами, а дальше бесконечные серые заборы, высокие и низенькие, с выглядывающими из-за них деревьями.

На каждом шагу большие и малые арыки с мостиками и без мостиков, а вдали, по сторонам, голые, изжелта-серые высоты.

Пшеница здесь сжата уже и стоит или в копнах, или в больших снопах, около которых местами приготовлены хирманы, круглые, расчищенные и обильно политые водой площадки, на которых будут молотить этот хлеб. Вот навстречу вам попадается целый ряд арб с запыленными лошадьми и арбакешами. Это везут дыни; в Намангане и дальше к Дарье они уже поспели. Везут их в Искават, где их мало сеют за недостатком воды, в Мамай, Нанай и предгорья, где они вовсе не родятся за недостатком жара.

Хлеб с урюком и хлеб с дынями – это почти исключительная летняя пища здешнего оседлого населения.

А вон влево, на полугоре, кто-то уж начал молотить ячмень или пшеницу. Часть стога разостлана на хирман слоем в аршин толщиной; мальчишка лет 8–9 верхом на высокой, худой лошади ездит вокруг хирмана, волоча за собою вал, треугольный плетень аршина 4 в стороне с набросанными на него, для большей тяжести, снопами.

Чем ближе к городу, тем чаще и чаще попадаются виноградники, а синие из грубой туземной бумажной материи халаты все быстрее и быстрее сменяются русским ситцем, сумсамой и адрясом.

Вон молодой загорелый сарт перепахивает маленькое поле убранной уже пшеницы. Здесь посеют морковь, и она успеет вырасти к началу или середине октября. Пара худых старых волов медленно тянет немудрый туземный плуг, не обращая внимания на прут и поминутное покрикивание: «Хо-ошь; хошь, каль!» Вечереет. Жар начинает сменяться духотой южной ночи. Вы въезжаете в Наманган, потонувший в садах, в пыли и в смраде удушливого дыма полыни, на которой готовят вечернюю трапезу.

Пожелать вам спокойной ночи сегодня – значит зло посмеяться над вами. Дорога, зной и тряская киргизская лошаденка, кажется, уже вконец разбили вас; по-видимому, вам стоит только лечь, чтобы тотчас же заснуть, но не тут-то было. Страшная духота и мириады москитов не дадут уснуть вам, только что покинувшему прохладные горные пастбища.

* * *