Полвека в Туркестане. В.П. Наливкин: биография, документы, труды

Жарко после обеда в начале августа. Мы подъезжаем к Нанаю с западной стороны, со стороны Ахтама, по ровной, сплошь возделанной, Бий-баг-дала (степь, без садов), на которой кроме хлебов и небольшого кишлака Кук-яр, и на самом берегу Падшааты ровно ничего нет.

В версте слева поднимаются предгорья; вправо желтая, зеленая и серая Бий-баг-дала с маленьким Кук-яром, а прямо перед нами, сейчас же за широким, каменистым оврагом Падшааты, темно-зеленым пятном стоит Нанай, весь ушедший в густую листву урюков и талов, над которыми кое-где торчат высокие старые тополя.

У самой Падшааты проезжаем мимо хирмана с кучей провеянной уже пшеницы. Сбоку груда самана (мелкая солома), а около нее невыпряженная арба с виноградом и дынями. Два человека на корточках присели около зерна и вешают его на туземных деревянных весах, причем вместо гирь служит виноград, который здесь, в Нанае, продается на вес пшеницы.

Около них две молодые цыганки назойливо предлагают иголки, наперстки и нитки угрюмому хозяину хирмана, не обращающему на них ровно никакого внимания.

Появился откуда-то каляндар[351] – нечто вроде нищенствующего монаха – сказал обычное в таких случаях приветствие „хирман тулсун“– «да будет полон хирман», неистовым голосом причитал пожелания хозяину всяческих благ и получил несколько пригоршней высевок.

По каменистой тропинке спускаемся на Падшаату и переезжаем ее вброд по дну, сплошь усеянному крупными каменьями; лошадь то и дело спотыкается и обрызгивает впереди идущего крупными каплями холодной воды.

Поднявшись немного в гору по крутой, малоезжей тропинке, въезжаем в узенькую, кривую улицу с ее неизменными здесь глинобитными стенами, с выглядывающими из калиток ребятишками, с арычками и навозом.

Целая стая кур бросилась от наших лошадей во все стороны, оставив маленький ток посередине улицы, где, очевидно, кто-то молотил несколько снопов пшеницы.

Направо пустырь с кучами навоза и остатками развалившихся стен. Налево кузница с мехом, с кетменями и серпами, развешанными по стене и с кузнецом в кожаном фартуке, сосредоточенно отбивающим старый кетмень небольшим железным молотом.

Здоровый, рослый парень едет навстречу нам на шустром, сытеньком 2-годовалом жеребчике, навьюченном четырьмя большими снопами пшеницы, в один из которых заткнут серп.

Посередине улицы, перед калиткой, баба в белой матовой рубахе и белом же, распущенном по плечам, грубом кисейном платке молотит палкой два снопа пшеницы. Занявшись работой, она увидела нас тогда только, когда мы с ней поравнялись; бросила палку и как шальная метнулась в калитку, забыв на улице крошечного, благим матом заревевшего мальчугана. А вот и гузар, маленький кишлачный базарчик и клуб в то же время.

Налево, под большими старыми талами, лавка с навесиком и супой, прилепившейся сбоку, у арыка. Через разобранные дощатые двери видна внутренность лавки: к передней, закопченной дымом стене приделана в сажень длиной плаха с торчащими из нее длинными железными гвоздями, на которых висят части разобранной бараньей тупи. Касаб (мясник), с жирной шельмоватой рожей, в засаленном халате, поджидает вечерних покупателей и от нечего делать убирает в мешок пшеницу, ссыпанную прямо на земляной пол в дальнем правом углу лавки.

На супе расположился только что приехавший из города са-тукчи; под талом стоит его сильно вспотевшая узкогрудая лошаденка под неуклюжим вьючным седлом; она притащила и хозяина, и большой, из толстой бумажной материи, хурджун с разным мелочным товаром.

Сатукчи разостлал затасканный коврик и разложил тех червячков, на коих должна будет ловиться рыбка, именуемая пшеничкою.

Справа поместилось несколько кусков местных грубых бумажных материй: маты, калями и алека. Слева несколько аршин розового ситца с крупными, аляповатыми разводами, а в середине тот пестрый хлам, без которого трудно представить себе какой бы то ни было, даже и не туземный, базар. Три крошечных оловянных зеркальца облокотились спинами на положенный сзади их кусок маты и внимательно осматривают проходящий мимо люд; впереди их выстроились в ряд десять-двенадцать конусообразных кусков вонючего сартовского мыла, а за ними, ближе к краю, перемешались оловянные колечки, несколько кусков халвы и сахару, сякич (древесная смола, которую очень любят жевать женщины и дети), широкие и узкие тесьмы-джияк, иголки, очкуры, пуговки, бусы и прочая дрянь, на которую глазеет целая куча чумазых ребят; не без трепета взирают они на молчаливого сатукчи и шепотом сообщают друг другу свои замечания.

На другой стороне улицы, против мясника, еще две лавки с такими же маленькими навесиками. Одна из них наглухо заперта; в другой рис, льняное масло, мыло, насвай и дыни, перекупленные у арбакешей, а у дверей, на старой потрепанной кошме, спит хозяин лавки, молодой сухощавый сарт с жиденькой бородкой.