Полый человек

Впервые за все время он чувствует усталость и жажду. Язык у него распух, стал шершавым и воспаленным. Джереми, спотыкаясь, бредет среди удлиняющихся теней, мечтая о высоких стаканах воды и выискивая признаки облаков в проглядывающих между деревьями клочках неба. Вглядываясь в темнеющее небо, он едва не падает в пруд.

Блестящий круг из воды прячется за кольцом из сорняков и камыша. На высоком берегу растут несколько вишен, корни которых спускаются к воде. Бремен делает несколько шагов к пруду, нисколько не сомневаясь, что видит перед собой мираж, игру вечернего света, и что вода исчезнет в ту секунду, как он бросится в нее.

Ледяная вода доходит ему до пояса.

***

Она приходит следующим утром, сразу после рассвета.

Позавтракав вишнями и холодной водой, Джереми пробирается на поляну на востоке от пруда, но вдруг замечает какое-то движение. Не веря своим глазам, он замирает – становится еще одной тенью в тени деревьев.

Она идет нерешительно, робко ставя босые ноги среди травы и небольших камней. Метелки меч-травы на поляне гладят ее обнаженные бедра. Джереми видит ее с абсолютной ясностью, освещенную косыми лучами утреннего солнца. Ее тело как будто сияет – излучает, а не поглощает свет. Ее груди, левая чуть полнее правой, слегка подпрыгивают при каждом шаге. Темные волосы коротко подстрижены и растрепались от ветра.

Она останавливается в центре поляны, а потом снова идет вперед. Бремен переводит взгляд на ее крепкие бедра, любуется их свободным, грациозным движением – она не подозревает, что за ней наблюдают. Она приближается, и Джереми видит тонкие тени на хрупкой грудной клетке, светло-розовые соски, бледный старый шрам от аппендицита внизу живота.

Он выходит на свет. Она замирает, стыдливо прикрывая грудь руками, а потом бросается к нему и раскрывает объятия. Джереми вступает в их замыкающийся круг, утыкается в ее шею, задохнувшись от свежего запаха волос и кожи. Его ладони скользят по сильной спине, по знакомым изгибам позвоночника. Лихорадочные прикосновения и поцелуи. Оба всхлипывают.

Бремен чувствует, что у него слабеют ноги, и опускается на одно колено. Она прижимает его голову к груди. Они ни на секунду не ослабляют объятий.

– Почему ты оставила меня? – шепчет Джереми, касаясь губами ее кожи, и по его лицу текут слезы. – Почему ты ушла?

Гейл не отвечает. Она прижимается щекой к его волосам, и ее ладони еще крепче обнимают его спину. А потом она молча опускается на колени в высокой траве рядом с ним.

Те глаза, что не смеют

Вместе они выходят из леса. Утренний туман рассеивается. В ярком свете солнца поросшие травой склоны холмов за лесом напоминают торс человека с загорелой, бархатистой кожей. Гейл протягивает руку, словно хочет погладить далекие холмы.

Они разговаривают тихими голосами и иногда держатся за руки. Обнаруживается, что прямой телепатический контакт вызывает сильнейшую головную боль, которая мучает их с тех пор, как они проснулись, и поэтому Гейл и Джереми разговаривают… касаются друг друга… любят друг друга в мягкой траве, где их видит только золотой глаз солнца. Они крепко обнимают друг друга и шепчут ласковые слова, понимая, что можно видеть мысли друг друга и без телепатии.

Потом они снова идут, а около полудня поднимаются на холм и видят маленький фруктовый сад, а за ним – белые стены обшитого досками дома.

– Ферма! – восхищенно вскрикивает Гейл. – Как такое возможно?

Джереми нисколько не удивляется. И остается невозмутимым, когда они минуют амбар и другие постройки и подходят к самому дому. Внутри тихо, но дом цел и невредим – никаких следов огня или вторжения. На подъездной дорожке, как и прежде, следовало бы обновить гравий, только теперь она никуда не ведет – не упирается в шоссе. Длинный забор из проволоки, который раньше тянулся вдоль дороги, теперь отгораживает еще один поросший травой склон холма. Ни соседских домов вдалеке, ни уродливых высоковольтных линий позади сада.

Гейл поднимается на заднее крыльцо и заглядывает в окно с виноватым видом туриста, который наткнулся на дом, но не знает, жилой он или нет. Потом открывает дверь из москитной сетки – и вздрагивает от скрипа петель.

– Прости, – говорит Джереми. – Я знаю, что обещал их смазать.

Внутри прохладно и темно. Комнаты такие же, какими они их оставили, – не Джереми после нескольких недель одиночества, пока Гейл лежала в больнице, а они вдвоем перед первым визитом к специалисту той осенью год назад… вечность назад. На втором этаже лучи заходящего солнца проникают внутрь через световой люк, который Бремены не без труда установили в том далеком августе. Джереми заглядывает в кабинет и видит груду статей, в беспорядке разбросанных на крышке стола, и забытую формулу, нацарапанную мелом на доске.

Гейл обходит комнаты, время от времени радостно вскрикивая, но чаще просто молча дотрагиваясь до какой-нибудь вещи. В спальне обычный порядок: на синем покрывале ни морщинки, бабушкино лоскутное одеяло аккуратно сложено в ногах кровати.