– Нет, малыш, – говорит Бремен и отодвигает тарелку с бокалом, после чего наклоняется вперед и дотрагивается до ее руки. – Есть другое объяснение… – Он не успевает ничего сказать, потому что шлюзы его сознания открываются, и они оба тонут в образах, которые он все это время скрывал от супруги.
– О боже, Джереми… Боже… – Гейл в ужасе отшатывается и закрывает лицо ладонями.
Джереми обходит стол, крепко обнимает ее за плечи и прижимается щекой к ее щеке.
– О, Джереми! – Гейл всхлипывает, уткнувшись в его плечо. За одно мгновение она пережила все месяцы его ада. Она чувствует его горе и все отраженное безумие этого горя. Они плачут вместе, а потом Джереми поцелуями осушает ее слезы, вытирает ей лицо полой своей рубашки и отстраняется, чтобы налить еще вина.
Бремен протягивает жене ее бокал и делает глоток из своего. От амбара доносится хор насекомых. В ярком сиянии луны дом бледной тенью выступает из темноты, а окна кухни мерцают теплым светом от второй керосиновой лампы, которую они оставили внутри.
– Ты помнишь, как очнулась здесь, малыш? – шепчет Джереми.
Они уже поделились друг с другом образами, но попытка описать их словами помогает вспомнить подробности.
– Темнота, – шепчет Гейл. – Потом мягкий свет. Вокруг ничего нет.
Джереми кивает и проводит пальцами по краю бокала.
Голова Гейл резко дергается, как от пощечины.
– Значит, здесь все ненастоящее? Мы во сне?
– Нет! – Джереми говорит так громко, что Джернисавьен ныряет под кресло. В мягком свете звезд и свечей виден ее виляющий хвост. – Нет, – повторяет он, уже тише, – всё не так. Я уверен. Помнишь исследование Джейкоба?
Гейл так потрясена, что не может говорить.
– Черт возьми, Гейл, объясняет! – Джереми снова наклоняется к жене и проводит ладонями по ее рукам, чувствуя пупырышки «гусиной кожи». – Выслушай, пожалуйста…
– Если мы с Джейкобом правы… и личность представляет собой сложный волновой фронт, который интерпретирует реальность, состоящую из коллапсирующих волновых фронтов вероятности, то личность не может сохраниться после смерти мозга. Разум способен одновременно играть роль и генератора, и интерферометра, но обе эти функции перестают существовать со смертью мозга.
Джереми садится рядом с женой, крепко обнимая ее одной рукой. Джернисавьен выбирается из-под кресла и прыгает на колени к Гейл, привлеченная теплом ее тела. Оба, он и Гейл, гладят кошку. Бремен продолжает говорить:
– Ладно, дай мне немного подумать. Ты для меня была не просто воспоминанием или сенсорным восприятием, малыш. Больше девяти лет мы, в сущности, были одной личностью в двух телах. Вот почему, когда ты… вот почему потом я слетел с катушек, пытаясь полностью отключить свою способность к телепатии. Но не мог. Такое впечатление, что я настраивался на все более мрачные волны человеческих мыслей, проваливался в воронку…
Гейл поднимает взгляд от кошки и со страхом смотрит в темноту у ручья.
– Но если это сон, почему все кажется таким реальным? – спрашивает она.
Джереми гладит ее по щеке.