Полынья

Навстречу шла молодая с серьезным лицом женщина, нельзя сказать, что красивая, но чем-то приятная. Пышные, грубоватые волосы цвета темной меди непослушно топорщились, непокорная прядка прикрывала лоб. Серые глаза с маленькими зрачками чуть щурились. Красное платье было узковато, особенно в бедрах, и когда она шагала, упругое бедро сильно натягивало ткань.

Она шла, не глядя на встречных. Просто так шла, ни от кого не завися, никого не ставя в зависимость от себя. И Егор подумал, что так ходят лишь сильные люди.

Женщина была ему знакома, но в эту минуту, когда он глядел на нее с чуточку излишней внимательностью, он почему-то никак не мог соединить ее с теми двумя Нинами, которых он уже знал, до того эта была какой-то новой, третьей. И когда она прошла мимо, не взглянув на него, только тогда он понял, что это она.

— Нина Сергеевна! — позвал он. Она оглянулась с таким выражением лица, какое бывает у человека, когда его чем-то осчастливили, и Егор тут же понял, что ей было приятно это и что редко, очень редко ее вот так окликают на улице.

— Ну, вот видите, — сказала она неопределенно. И поздоровались, не подавая руки. Егор это отметил: сердится за вчерашнее! А кто бы знал, что не надо было болтать о шаманстве? Он пошел рядом, еще не зная, надо ли извиниться за то, что было на берегу, или забыть, как будто ничего и не было. Но ведь было, и он извинился.

Он ждал, что она тотчас же пустится объяснять свой метод, как это делают люди, которых не хотели выслушать, а потом вдруг захотели. Но Нина промолчала, как будто это извинение было ей неприятно. Они дошли до пересечения улицы, которая называлась Иманта, с какой-то другой, Нина остановилась, огляделась и решительно повернула направо. Спросила:

— Вам к гостинице?

— Нет, — сказал он. — Я живу не в гостинице.

Она не спросила, где он живет, но пошла в том же направлении, к гостинице, серое здание которой Егор увидел, как только она сделала еще несколько шагов вперед.

— Шаманство… Помню, как это слово бросили в лицо моему учителю Адаму Адамовичу Казимирскому его оппоненты. С тех пор я не могу его слышать.

— Извините, очень прошу. Так неловко вышло.

— Ну, вот видите! — повторила она опять ту же фразу, выражающую что-то неопределенное, какую-то незаконченную мысль. — А гипноз, а внушение… Впрочем, не будем об этом. Это очень серьезно.

Она все еще была сосредоточена, жила в каком-то другом мире, другими заботами, и то, что она говорила, говорила каким-то своим вторым «я». Егору редко приходилось видеть в женщине такую сосредоточенность, углубление в себя, и он с новым любопытством посмотрел на Нину. Но сказал, чтобы вернуть ее из непонятного мира:

— А я уже знаю, что это старый Тоомас.

Перед ними, вырастая из зелени деревьев, серело здание ратуши со стремительной стрелой башни, на которой будто пританцовывал старый Тоомас.

— А он весел, — сказал Егор. — Разве нет?

— А по-моему, он задумчив, углублен в себя, — сказала Нина. — Поспорим?

— Поспорим! — подхватил Егор, радуясь, что вернул ее в этот земной мир, в этот город, который был уже не таким чуждым ему. — А кто станет арбитром?

— Мы сами его выберем, — сказала она. — Вот пойдем по площади и выберем.

Они перешли улицу, вступили на дорожку сквера. Шли, вглядываясь в лица встречных людей, замедляли шаг перед теми, кто сидел на скамеечках.

— Спросим его? — говорил он, когда они проходили мимо старика, сидящего с газетой.

— Нет, он скажет: «Эй оска» — «Не понимаю».

— А у этой вот молодой?

— Она очень спешит… Очень занята собой, и ей не до старого Тоомаса.

— Я спрошу у мальчишки. Мальчишки — честнейший народ в мире.

— Ладно, — согласилась она.

Мальчишка был озадачен, долго не мог понять, что от него хотят, но все-таки уразумел, и серьезно, удивляясь, что этого не видят двое русских, сказал:

— Он — на страже. Он смотрит. Он в боевом строю.

Нина засмеялась:

— Ну что? Честнейший народ…

— Разве не честнейший? Мальчишка видит его таким, ждет от него этого.

— Понятно, — сказала Нина. — Значит, у вас все хорошо, раз ваш Тоомас весело танцует.

— Верно, — подтвердил он, — все хорошо, и я завтра улетаю. Мне чертовски повезло. Я достал сталь, за которой гонялся всю неделю, и еще… Еще мне в голову пришла одна редкостная мысль, какие приходят уж не так часто. Я почти что изобрел прибор.

— Прибор? Выработаете в конструкторском бюро?

— Нет, но что-то вроде, — он не стал ей объяснять, где он работает, в подробностях. Разве это ей интересно? Но она заинтересовалась.

— Какой же прибор? Объясните. Я, возможно, пойму.

Егору была приятна ее заинтересованность, он стал объяснять, что такое индикатор. Это измерительный прибор, без которого не обойтись ни в одном механическом цехе. Точный прибор, он должен иметь наименьшую погрешность. А чтобы ее найти, требуется такой прибор, еще более точный. Эталон для эталона.

— Интересно! — сказала она, тряхнув головой и откинув челку со лба. — И как это вы изобретаете?