Полжизни

Послѣ чая, мы остались въ салонѣ. Графиня сначала разсѣянно курила (уже не пахитосы, а довольно толстыя папиросы), потомъ оставила насъ съ Рѣзвымъ и сѣла къ пьянино. Заиграла она что-то томное и расплывающееся, какое-то «morceau», нервно и даже съ аффектаціей. Она и въ музыкѣ стала другой.

— Графъ пріѣзжаетъ завтра, сказалъ мнѣ Рѣзвый не то въ видѣ вопроса, не то въ формѣ сообщенія.

— Вамъ будетъ очень пріятно съ нимъ познакомиться, замѣтилъ я безъ всякой задней мысли.

Леонидъ Петровичъ какъ-будто поежился, но тотчасъ же спросилъ, какъ ни въ чемъ не бывало:

— Графъ, кажется, единъ изъ самыхъ видныхъ нашихъ земцевъ?

— Да, онъ много сдѣлалъ для своего края и очень вѣритъ въ земскія учрежденія.

Опять-таки я выговорилъ это безъ всякаго желанія язвить графа Платона Дмитріевича.

— Вѣритъ! подхватилъ Рѣзвый, и расхохотался. Признаюсь, много нужно имѣть святой вѣры, чтобы смотрѣть съ надеждой на наше русское самоуправленіе.

Графиня остановилась,

— Будемте говорить тише, прошепталъ Рѣзвый, мы мѣшаемъ графинѣ.

— Нисколько, отклинулась она, вставая съ табурета, продолжайте говорить, я вамъ не буду мѣшать… вѣдь вы завели мужской разговоръ?

Она обратилась съ этимъ вопросомъ къ Рѣзвому, подойдя къ нему очень близко. Блуждающая и сладковатая улыбка ея остановилась томно на глазахъ его. Предо мнойужь больше не стѣснялись; я за это былъ почти благодаренъ.

— Что это вы, графиня!.. вскричалъ Рѣзвый, вскакивая съ своего мѣста. Развѣ есть дѣленіе на мужскіе и женскіе разговоры!..

Она сѣла въ кресло, вынула изъ соломенной корзиночки какую-то работу и отвѣтила уже съ другой, нервной усмѣшкой: — Есть.

— Что установило его? добивался Рѣзвый.

— Многое, Леонидъ Петровичъ, многое; если не природа, то общество… среда, какъ вы ныньче всѣ выражаетесь.

— Однако…

— Я не говорю ничего обиднаго для женщины; но было бы смѣшно, даже дико взваливать на нее такую же, напримѣръ, отвѣтственность, какъ на мужчинъ.

«Вотъ оно куда пошло», подумалъ я и замѣтилъ вслухъ:

— Другими словами, вы ее считаете невмѣняемой, какъ малолѣтныхъ, слабоумныхъ и совсѣмъ помѣшанныхъ?

— Ахъ, Николай Ивановичъ, перебила она меня, что это вы не отстанете никакъ отъ ученыхъ словъ… Невмѣняемость! Да этого и не выговоришь сразу… что это значитъ?

— Это значитъ, графиня, объяснилъ за меня Рѣзвый, именно то, что вы доказываете, и можетъ быть, не совсѣмъ безъ основанія — именно, что женщина не можетъ быть обвиняема во всемъ наравнѣ съ другими… то-есть съ мужчиной… Вѣдь вотъ ваша мысль?

— Да; я въ этомъ все больше и больше убѣждаюсь, продолжала она, опуская нѣсколько голову. Я говорю только за женщинъ моего времени и моего общества. Другихъ я мало знаю… Есть у насъ теперь новыя женщины… Допускаю, что тѣ будутъ иначе жить, чѣмъ мы… Но мы.

— Внѣ закона, подсказалъ я.

Она быстро обернулась, гнѣвно поглядѣла на меня и съ удареніемъ выговорила:

— Если вамъ такъ угодно, то и внѣ закона…

— Ну, это парадоксально! возразилъ Рѣзвый; но глаза его съ такимъ выраженіемъ глядѣли на графиню, что не трудно было прочитать въ нихъ:

«Все, что вы ни скажете, я готовъ подписать».

— Намъ не дано было ни въ дѣтствѣ, ни тогда, когда мы сдѣлались дѣвицами, никакого profession de foi. Религія? — развѣ она входитъ въ наше воспитаніе, какъ во Франціи, напримѣръ, гдѣ у каждой дѣвочки есть свой directeur de conscience? Мораль? Какая? И она у насъ не имѣетъ никакихъ традицій, потому что у насъ нѣтъ класса, который бы самъ себѣ предписывалъ правила морали. Примѣры? Объ этомъ лучше и не говорить. Гражданскіе интересы… вѣдь такъ, кажется, Николай Иванычъ?.. Они и у мужчинъ-то кончаются полнѣйшимъ фіаско, и ихъ-то, что ни день, обличаютъ въ разныхъ земствахъ — въ простомъ воровствѣ. Ну что-жъ остается? Материнскія обязанности, семейный долгъ?.. Но все это такъ съ неба не слетитъ, надо это создать себѣ, а создавать — не изъ чего!

— Прекрасная защитительная рѣчь! вскричалъ Рѣзвый и захлопалъ въ ладоши.

— Очень убѣжденная, тихо добавилъ я.

Графиня врядъ-ли слышала мое замѣчаніе; да и не для меня она и тратила свое краснорѣчіе. Объективъ ея былъ — Леонидъ Петровичъ. Значитъ, эта защитительная рѣчь была необходима, если графиня рѣшилась произнести ее въ присутствіи человѣка, который зналъ ее за женщину, смѣло бравшую всякую отвѣтственность на себя.

Во время-оно, она не стала-бы тратить словъ на доказательства своей «невмѣняемости».

— Я не хочу заводить философскаго спора, небрежно вымолвила она, принимаясь опять за свою работу.

— Адвокатскія способности у васъ блестящія! продолжалъ восторгаться Леонидъ Петровичъ и подсѣлъ поближе къ графинѣ. И все, что вы сказали о женщинахъ нашего поколѣнія — безусловно вѣрно, насколько я знаю наше общество! Да и пора, наконецъ, перестать накидываться на женщину съ уголовнымъ кодексомъ въ рукахъ. У насъ есть одна вещь, которая все оправдываетъ…

— Именно? полюбопытствовалъ я.

— Именно отсутствіе развода!

Графиня ни единымъ словомъ не отозвалась на восклицаніе Рѣзваго. Я замѣтилъ только особую игру въ ея глазахъ.