Полжизни

Онъ такъ вкусно выговорилъ эту обрусенную имъ «Торнабону», т. е. Via Tornabuoni, что я невольно разсмѣялся и, право безъ малѣйшаго коварства, пожалъ ему руку.

Графъ, кажется, легче вздохнулъ, когда коляска выѣхала изъ воротъ и Рѣзвый зашагалъ къ церкви Santa Maria Novella.

XVI.

Совсѣмъ новое безпокойство ощущалъ я, сидя противъ графа въ коляскѣ, когда мы повернули въ улицу, гдѣ находится Ѵіllino Ruffi. Ужъ, конечно, не за себя боялся я. Я былъ совершенно въ сторонѣ; но на мнѣ точно продолжала лежать отвѣтственность за все, что можетъ произойти въ семействѣ графа.

Вѣроятно графиня видѣла, какъ мы подъѣхали къ рѣшеткѣ. Грумъ и Марія выскочили принимать «дорогихъ гостей». Марію я не узналъ: она вся какъ-то подобралась и притихла, только все сладко поводила глазами, выбиваясь изъ всѣхъ силъ, какъ бы подслужиться самому «il signor conte».

Она схватила два мѣшка и взбѣжала съ ними въ сѣни, куда настежь была отворена дверь въ квартиру перваго этажа, по правую руку отъ входа.

— Куда это она? спросилъ тревожно графъ, обращаясь ко мнѣ.

— Папа, ты будешь здѣсь жить, съ Наташей, вмѣшался Коля, наверху негдѣ.

— Что ты за вздоръ говоришь! не на шутку разсердился графъ.

— Да, графъ, долженъ былъ пояснить я, видя, что Марія находится въ выжидательной позѣ: куда ей нести мѣшки; графиня, вѣроятно, не успѣла вамъ написать объ этомъ.

— Какъ-же Наташа будетъ здѣсь жить одна? недоумѣвалъ онъ.

— Да и ты, папа, и ты, продолжалъ свое Коля.

— Ахъ, папа, мы вѣдь забыли взять багажъ!..

Эти слова Наташи, сказанный пугливымъ тономъ, совсѣмъ взбаломутили графа.

— Господи! вскричалъ онъ, что-же это такое!..

Я принялся приводить ихъ въ нормальное настроеніе. За багажемъ тотчасъ-же былъ отправленъ мужъ привратницы, за котораго Марія начала клясться и божиться, что ему можно поручить хоть «cinque mila lire!»

Мѣшки она, все-таки, внесла въ помѣщеніе нижняго этажа. Коля полетѣлъ наверхъ къ матери. За нимъ двинулись графъ, Наташа и я.

Только-что мы вошли въ желтый салонъ, какъ Коля выбѣжалъ изъ спальни.

— Мамѣ лучше, объявилъ онъ, но она въ постели.

Я остался въ салонѣ, графъ и Наташа скрылись.

Должно быть пріемъ пришелся не особенно по вкусу его сіятельству. Минутъ черезъ десять вышелъ онъ, стараясь улыбнуться, но съ напряженнымъ и растеряннымъ лицомъ. Мнѣ положительно стало жаль его; но какое-же утѣшеніе могъ я ему доставить?

Наташа шла за нимъ грустная. Я догадался, — мать приняла ее такъ же сухо, какъ и простилась съ нею. По крайней мѣрѣ въ этомъ графиня оставалась той же.

— Надо намъ отправляться внизъ, сказалъ графъ Наташѣ съ кислой усмѣшечкой.

— Тамъ хорошо, утѣшала его добрая душа, цвѣты въ саду, тѣнь, и подниматься не такъ высоко.

— Такъ, такъ, повторялъ графъ и съ понурой головой побрелъ на свою «половину».

Наташа кинулась ко мнѣ, жала мнѣ руки, со слезами на глазахъ повторяла: какъ ей хотѣлось быть со мной въ Парижѣ, гдѣ столько «чудныхъ вещей»… и, остановившись посреди своихъ изліяній, прошептала:

— Maman совсѣмъ не рада папѣ.

И потомъ вдругъ примолкла, точно прикусила языкъ, и боязливо оглянулась на дверь въ спальню.

— Пойдемте, пойдемте, къ намъ, увлекла она меня внизъ, продолжая свой разсказъ о путевыхъ впечатлѣніяхъ.

На бѣдномъ графѣ просто лица не было. Я ясно видѣлъ, что все его нестерпимо раздражаетъ: и это отведеніе ему отдѣльной квартиры, и встрѣча графини, и ея политическая болѣзнь, и гортанное лебезеніе Маріи, и бѣготня Коли. Онъ на него раза два прикрикнулъ и успѣлъ сказать мнѣ съ удареніемъ:

— Очень мнѣ не нравится Коля!..

Я не сталъ, конечно, сообщать ему собственныхъ наблюденій.

Наташа, видя, что отчимъ ея такъ недоволенъ, не знала, какъ ей быть, и все шептала мнѣ:

— Никогда папа не былъ такимъ!.. Ахъ какъ это жаль! Но что-же дѣлать, что-же дѣлать?

— Переждать, училъ я ее; а самому приходилось чуть-ли не такъ же жутко.

Привезли багажъ, и въ развязываніи, выниманіи и укладываніи прошло добрыхъ два часа. Графъ нѣсколько разъ поднимался наверхъ и возвращался оттуда все съ той же стереотипной улыбкой душевнаго недовольства.

Воспользовавшись отсутствіемъ Наташи, убиравшей свою комнату, Платонъ Дмитріевичъ взялъ меня за руку, съ особой силой и, тяжело переводя духъ, заговорилъ:

— Я совсѣмъ не узнаю графиню. Болѣзни ея я не вѣрю; она гнѣвается на меня, но за что?.. И потомъ, это дикое распоряженіе насчетъ особой комнаты для меня… Точно будто мы не занимали съ ней одной комнаты… целыхъ почти двадцать лѣтъ.

Онъ опять щелкнулъ языкомъ.

— Заграничная жизнь, попробовалъ я.

— Конечно, я не стану насильно къ ней врываться, она больна, у ней нервы, мигрень… не знаю тамъ что!.. И все это такъ не похоже на нее. Ну, скажите на милость, вы ее кажется хорошо знаете: развѣ всѣ эти манеры и причуды похожи на нее?..

— Вотъ поѣдетъ на морскія купанья, нервы улягутся…

Онъ еще разъ вздохнулъ, вмѣсто всякаго отвѣта, и началъ вынимать вещи изъ своего вѣнскаго туалетнаго несессера.

На немъ опять лица не было, и едва-ли я ошибся, примѣтивъ двѣ слезинки на его рѣсницахъ.

XVII.