Полжизни

— Папа наверху, сообщила она мнѣ, но мы будемъ завтракать здѣсь; maman все еще не выходитъ отъ себя. Папа такой… жалкій… выговорила она потише.

— Что-же съ нимъ? поспокойнѣе освѣдомился я.

— Кажется все это отъ maman… и, потомъ, ему не нравятся комнаты, ему скучно… я не знаю…

Въ первый разъ очутилась она въ воздухѣ, предвѣщавшемъ супружескую бурю. У меня сердце ныло, глядя на нее. Зачѣмъ только привозили ее? Зачѣмъ вызывали всѣхъ насъ?

Спустился сверху графъ, вычесанный, благоухающій, въ очень модномъ костюмѣ, всѣми силами старающійся улыбаться и — смертельно разстроенный, гораздо больше вчерашняго.

— Графинины нервы продолжаются. Давайте завтракать.

— А Коля? спросила Наташа.

— Коля у матери, отвѣтилъ графъ, ни къ кому особенно не обращаясь.

Мы сѣли за столъ. Прислуживалъ намъ грумъ. Вѣроятно графъ распорядился, чтобы Марія не являлась внизъ.

Помолчавъ съ минуту, графъ пожалъ плечами и заговорилъ:

— Ужасная жара!.. Я не ожидалъ, что здѣсь такая температура. Не понимаю, зачѣмъ графиня зажилась во Флоренціи… Ну, не понравилось ей на этихъ водахъ, дурная погода; но здѣсь, въ окрестностяхъ, есть премилыя мѣста; мнѣ вотъ, въ вагонѣ, одинъ, очень приличный итальянецъ, депутатъ, говорилъ про какія-то воды… онѣ близехонько отсюда… Какъ бишь онѣ называются… Ты должна помнить, Наташа?

— Поретта, припомнила Наташа.

— Ну, да. Это гдѣ-то въ Апеннинахъ, часа три ѣзды… Да и на море пора, на югѣ купаются въ жаркіе мѣсяцы, а не въ сентябрѣ.

— Развѣ графиня раздумала? спросилъ я.

— Затрудняюсь вамъ сказать, чего желаетъ графиня въ настоящую минуту.

И, не договоривъ, онъ принялся съ большой энергіей рѣзать тощую итальянскую котлетку «milanese».

Наташа вовсе не была запугана графомъ и не боялась его; но она сидѣла — ни жива, ни мертва: такъ ей сдѣлалось жутко отъ его недовольства.

— Я даже не вижу, заговорилъ опять графъ, что здѣсь возможно дѣлать въ такой жаръ? Городъ хорошенькій, но когда въ немъ уже бывалъ не разъ, — право скука порядочная.

— Вы не забыли вашего обѣщанія? сросила меня Наташа.

— Какого это? вмѣшался графъ.

— Походить со мной немного во Флоренціи… по музеямъ.

Наташа совсѣмъ переконфузилась, точно будто признавалась въ чемъ-то ужасномъ.

— Мнѣ жаль Николая Иваныча, замѣтилъ графъ съ усмѣшкой, у него будетъ солнечный ударъ!

— Полноте пугать! вскричалъ я, мы станемъ ходить пораньше… Я нарочно не заглядывалъ никуда до васъ, добавилъ я Наташѣ.

Конецъ завтрака прошелъ въ отрывочныхъ фразахъ. Не одна тревога графа — и тридцать семь градусовъ жару свинцовой тяжестью ложились на нашу затрапезную бесѣду.

Только-что мы встали изъ-за стола и перешли въ гостиную, грумъ подалъ визитную карточку.

«Мой другъ», подумалъ я и сѣлъ на диванъ, съ же-леніемъ «поддерживать» Леонида Петровича.

Графъ взглянулъ на карточку, чуть-чуть поморщился, но тотчасъ же сказалъ по-французски:

— Faites entrer monsieur.

Леонидъ Петровичъ не то, чтобъ влетѣлъ, а необыкновенно какъ-то развязно вступилъ въ комнату, храня на своихъ румяныхъ ланитахъ сколь возможно солидную печать.

Я его тутъ сравнилъ съ графомъ. Рѣзвый убивалъ графа и статностью (хотя графъ куда еще не смотрѣлъ старикомъ), и ясностью лица, и своей новизной. Онъ былъ въ сто разъ новѣе насъ.

Графъ протянулъ ему руку почти такъ же, какъ и наканунѣ, но на гостя это не подѣйствовало; онъ сѣлъ преудобно въ кресло, указанное ему графомъ, и успѣлъ раскланяться съ Наташей, которая, разумѣется, спаслась бѣгствомъ.

— Какъ здоровье графини? началъ Рѣзвый.

— Не выходитъ изъ своей комнаты, прекисло улыбаясь, отвѣтилъ графъ.

— Пора отсюда вонъ! рѣшилъ Рѣзвый.

Лицо графа нѣсколько просвѣтлѣло.

— Еще бы!.. Я тоже самое говорю графинѣ второй день.

И точно спохватившись, онъ перемѣнилъ этотъ разговоръ на вопросъ:

— Вы давно изъ Россіи?

Леонидъ Петровичъ повторилъ ему о себѣ то, что я уже слышалъ въ первую нашу встрѣчу.

Узнавъ, что Рѣзвый готовится къ высшимъ ученымъ степенямъ, графъ еще больше замкнулся. Онъ любилъ знанія только до кандидатскаго диплома включительно.

Ему пришлась сильно не по вкусу и фраза Леонида Петровича:

— А вы, графъ, пріѣхали отдохнуть отъ трудовъ земскихъ?

Можетъ быть въ ней была и маленькая доля насмѣшки, но Рѣзвый выговорилъ ее такъ добродушно, что рѣшительно никого-бы не могла она покоробить.

Никого, кромѣ графа. И такъ разговоръ шелъ цѣлыхъ двадцать минутъ. Рѣзвый велъ себя ловко, говорилъ скромно, солидно, не выказывалъ никакой напряженности: только я зналъ, что ему внутренне не по себѣ, и все-таки онъ раздражалъ графа каждымъ своимъ словомъ, каждой интонаціей голоса. Такъ, видно, всегда бываетъ, когда сходятся настоящіе соперники.

Немудрено было видѣть, — кто выйдетъ побѣдителемъ.

— Вы долго еще пробудите здѣсь? спросилъ Рѣзваго графъ съ особой обстоятельностью.

— Не знаю право… Пора купаться въ морѣ. Я еще не рѣшилъ гдѣ: въ Средиземномъ, или Сѣверномъ морѣ.

Вышло это у него не дурно. Точно будто ему рѣшительно все равно, куда ни поѣхать.

Не стану рѣшать, — поддался или нѣтъ графъ на эту удочку, да и врядъ-ли это была удочка.

Можетъ быть, и жизнерадостному Леониду Петровичу захотѣлось переждать погоду — въ одиночествѣ.