Полжизни

Онъ отвернулся, потомъ всталъ и быстро подошелъ къ самому краю платформы. Платокъ забѣлѣлъ въ его рукахъ. Меня охватилъ мгновенный страхъ. Я даже сдѣлалъ движеніе, приготовляясь броситься и схватить его за плечи.

Но я ошибся. Графъ хотѣлъ только вернуться ко мнѣ «съ достоинствомъ».

Онъ и вернулся такъ. Поблѣднѣвшее лицо его нѣсколько удлинилось, но не выдавало никакого сильнаго чувства. Только я бы сказалъ, что онъ въ одну минуту постарѣлъ на нѣсколько лѣтъ.

— Что же вамъ угодно? выговорилъ онъ «Кудласовскимъ» тономъ. Баринъ, прошедшій женину школу, уже овладѣвалъ его формами.

— Мнѣ ничего не угодно, графъ. Я ни о чемъ не смѣю просить васъ. Но пускай вамъ покажутся дерзостью мои слова — не карайте жены вашей… и того существа, которое…

— Я знаю въ чемъ заключается мой долгъ, господинъ Гречухинъ, перебилъ меня съ разстановкой графъ. Всякія объясненія тутъ излишни. Ребенокъ графини Кудласовой — долженъ носить ея имя… Я говорю это вамъ потому… что вы, какъ-будто, не отъ одного себя дѣйствуете.

Вышла крошечная пауза. Я не спускалъ съ него глазъ. Мнѣ показалось — и я убѣжденъ теперь въ этомъ — что въ глазахъ графа промелькнуло нѣчто, выдавшее его.

— Ваше признаніе останется при васъ, Николай Иванычъ (тонъ вдругъ сталъ гораздо мягче). Я ужь вамъ сказалъ: я не инквизиторъ, а что каждый теряетъ — то погибло безвозвратно… Господинъ Рѣзвый скоро ѣдетъ?

Этотъ неожиданный вопросъ былъ второй и торжественной уликой: онъ все понялъ.

— Кажется, онъ ѣдетъ завтра, сказалъ я безразлично.

— А-а… Ну, и прекрасно. Я надѣюсь, что онъ не будетъ заживаться здѣсь… А вы?

Вопросъ этотъ былъ бы слишкомъ страненъ, еслибъ я уже не зналъ, какз графъ принялъ мое признаніе. Но этакъ выходило болѣе, чѣмъ кстати.

— Я на вашей службѣ, графъ…

— Николай Иванычъ! вскричалъ онъ разбитымъ, но задушевнымъ голосомъ — полноте. Вы уходите отъ меня — это ваше дѣло; иначе нельзя; но какіе же счеты могутъ быть у насъ? Вы свободны… какъ воздухъ.

И онъ опять улыбнулся.

— Сегодня же я скажу графинѣ, что мнѣ пора въ Россію; а ей куда будетъ угодно — въ Римъ, въ Неа-ноль… Она удерживаетъ сына при себѣ? остановился графъ.

— Она подчинится вашей волѣ.

— Хоть вамъ и покажется это очень страннымъ… Я спросилъ бы вашего совѣта?

— Возьмите его. Наташа, быть можетъ, привяжетъ его къ себѣ…

Незамѣтно мы впали въ… дружескій тонъ.

— Вамъ не жаль Наташи? тихо вымолвилъ онъ. Я одинъ, не могу слѣдить…

И вдругъ, точно спохватившись, что онъ вышелъ совсѣмъ «изъ роли», онъ поднялъ какъ-то особенно голову и спросилъ:

— Вы ѣдете въ Россію?

— Я уѣзжаю изъ Европы, отвѣтилъ я.

Это заставило его вздрогнуть. Совладать съ собою онъ не могъ. Рука его горячо протянулась къ моей.

— Какъ? мы прощаемся… на долго?

— Если не навсегда, твердо выговорилъ я.

А во мнѣ въ эту минуту клокотало желаніе: остановить его, сказать ему сто разъ сряду, что онъ ошибается, что я не ширма, что я обманывалъ его больше Рѣзваго, который и не зналъ, быть можетъ, сначала о его существованіи; что я двѣнадцать лѣтъ предаю и довѣріе, и дружбу его; что мое признаніе наболѣло во мнѣ годами; что лучше ему убить меня на мѣстѣ… Но развѣ онъ повѣрилъ бы мнѣ хоть въ одномъ словѣ? Чѣмъ чудовищнѣе бы выставилъ я себя, тѣмъ выше, свѣтлѣе предстала бы предъ нимъ моя личность. Одна вещь — выдать себя за отца Коли — могла бы его смутить: такое нахальное самообличеніе немыслимо даже и въ «святомъ», какимъ онъ считалъ меня въ эту минуту. Но я не могъ и не хотѣлъ этого.

Вотъ какъ я исполнилъ свой долгъ; вотъ какъ возложилъ на себя бремя, на которое такъ долго, такъ трепетно уповалъ! «Доказательствъ! сказалъ бы мнѣ графъ, даже усомнившись, даже разьяренный, для спасенія своего гонора, доказательствъ я требую, милостивый государѣ Я не позволю вамъ клеветать на нее, на ту, которая была и вашей руководительницей!» Доказательствъ: — а гдѣ они? Ихъ нѣтъ, ни одного, буквально ни одного! Ни писемъ, ни записокъ, ни сувенировъ, ни нескромностей, ни неосторожныхъ выходокъ, ни свидѣтелей, кромѣ одной совѣсти! Не даромъ же Варвара Борисовна стоитъ и теперь на пьедесталѣ, а мы изнываемъ въ терзаніяхъ.

«А почему же вы увѣровали теперь?» спросилъ бы я его, и сейчасъ же нелѣпость вопроса откинула бы меня назадъ. «Почему же это — Рѣзвый, а не я?» допытывался бы я дальше. «А потому, отвѣтилъ бы мужъ, что послѣ двѣнадцатилѣтней дружбы страсть не является, а я видѣлъ и вижу ее въ ней, и вы ее видѣли, когда пріѣхали во Флоренцію, и сами мнѣ это сказали».

— Прощайте! раздался глубоко-скорбный голосъ графа. Онъ вывелъ меня точно изъ горяченнаго бреда.

— Вы обманываетесь! крикнулъ я и рванулся къ нему.

— Ну да, ну да, кротко отвѣтилъ онъ. Довольно мы жили, Николай Иванычъ — молодыми, пора и застывать… по-стариковски.

Болѣе стонъ, чѣмъ вздохъ послышался мнѣ, и мы просидѣли молча еще цѣлыхъ десять минутъ, слушая тихо-рокочущій плескъ волны.

XXXII.

Рѣзвый уѣхалъ. Онъ повиновался мнѣ, какъ младенецъ. Я видѣлъ, что довѣріе его ко мнѣ—чрезвычайно, и это немало меня утѣшило. Онъ только вздохнулъ крѣпко-крѣпко и проговорилъ, опустивъ голову: