Поместье Лейкседж

Десятина. То, что он проливает кровь на землю, – это не часть ритуала, не часть заклинания. Неудивительно, что он не мог сказать мне, сколько раз он приходил сюда, чтобы порезать себя и накормить Гниль своей кровью…

Меня наполняет ужас, ледяной, как волны озера.

– Нет, ты не можешь этого сделать.

Он становится на колени. Его руки дрожат, когда он грубо развязывает шнурки на рукаве и обнажает покрытую шрамами руку. Его зрачки расширены, радужки темные, как ночь.

– Виолетта.

Он выдыхает мое имя, и тьма распространяется по его горлу, ползет вдоль шрамов.

– Пожалуйста, просто уходи.

Он прикладывает лезвие к своему запястью. Все, о чем я могу думать, это то, как он смотрел на меня, когда давал мне платья своей матери. Горе в его глазах после того, как он увидел портрет своей семьи. Что бы он ни делал, кем бы он ни был, я не могу от него отвернуться. Я не хочу оставлять его одного.

Я падаю на колени в грязь рядом с ним.

Он вонзает нож в руку. Делает глубокий, жуткий порез от запястья до локтя. Кровь струится по его коже, по его перчаткам. Капает с кончиков пальцев.

Он с силой кладет руку на землю, его пальцы оставляют глубокие следы в грязи.

Гниль реагирует мгновенно. Грязь растекается и окутывает его. Жадно обвивается вокруг его запястья, ползет выше по руке. Я отдергиваю руку прежде, чем она касается меня. Она обвивается вокруг его горла, ползет по его челюсти. Его глаза плотно закрыты. Темные брови нахмурились, а выражение лица стало решительным. Его дыхание прерывисто.

С каждым выдохом из его рта выпадают комки грязи. Она скользит, меняется и снова покрывает его. Она внутри его, во рту, в легких, под кожей.

А потом Гниль меняет его. Его взгляд становится холодным и диким; его зубы становятся острыми. Это не просто кровопускание. Он проиграл, он захвачен. Тьма поглощает и поглощает его, пока он не становится каким-то другим существом, созданным из грязи и лунного света.

Монстром.

Я смотрю на него, чувствуя себя такой беспомощной, что чуть не плачу. Я желаю силы, магии. Желаю найти способ побороть жестокий голод Гнили. Но у меня ничего нет. Я не могу ничего сделать. Вдруг я вспоминаю Ариена, захваченного грезами, которые все это время были реальны. Каким потерянным и напуганным он был, когда тени заполняли нашу комнату. Как я держала его, думала о тепле и пыталась вытащить его из темноты.

Одной рукой я беру Роуэна за запястье, а другую прижимаю к земле. Обычно, когда я касаюсь земли вот так во время молитвы, я чувствую свет мира, чувствую его сияние. Но когда я касаюсь Гнили, есть только холод и тьма.

– Отпусти его.

Я все глубже погружаю пальцы в грязь. Думаю о летних ночах. О покосившейся печи. О закрытом саде, бледном и прекрасном в лунном свете.

– Отпусти его, отпусти, отпусти его.

Меня охватывает жар. В центре ладони вдруг появляется тепло. Я представляю себе нить, идущую от Роуэна и обвязанную вокруг моей руки. Я не понимаю, что это может быть. Я даже не уверена, что это реально. Но я не могу оставить его в одиночестве и наблюдать, как тьма поглощает его.

Я сжимаю пальцами нить и тяну.

Щупальца тьмы начинают разматываться. Грязь отходит кусками и падает вниз. По земле последний раз проходит дрожь, и Роуэн откидывается назад. Дрожащими руками он соскребает грязь с лица.

Он потрясенно смотрит на меня:

– Виолетта… что ты только что сделала?

Я смотрю на свои руки. Я все еще чувствую, как остатки тепла пульсируют сквозь пальцы слабыми толчками. Я неуверенно кладу руки на землю, закрываю глаза и пытаюсь вновь нащупать то тепло, те нити. То чувство, когда тьма откликнулась на мой призыв. Но ничего не происходит. Вокруг лишь холодная грязь и полная тишина.

– Я не знаю. Я не знаю, что сделала. Ты был совсем один, а я…

Меня охватывает смущение.

– Я просто хотела тебе помочь.

– Мне не нужна твоя помощь. Тебе не следовало оставаться.

– Мне уйти?

На секунду он закрывает глаза, а потом отворачивается и не отрывает взгляда от озера.

– Нет, – шепчет он, одновременно мягко и грубо.

Мы оба встаем. Роуэн мгновение колеблется, а потом облокачивается на меня. Его кожа горячая, словно у него лихорадка. Я обнимаю его за талию, и, когда я прикасаюсь к нему, он издает протестующий звук. Но затем со вздохом наклоняется ко мне. Медленно, шаг за шагом, мы возвращаемся к дому.

Мы идем по дорожке, и его ботинки волочатся по гравию. Я держу его изо всех сил, но он такой тяжелый. Моя голова едва доходит до его плеча, и я все еще не пришла в себя после успокоительных. Я спотыкаюсь о собственные ноги и схожу с дорожки на запутанную лужайку.

Наконец мы доходим до дома. Оказавшись внутри, Роуэн идет через кухню. Выбора нет, и я иду рядом. Он открывает дверь, и взгляду открывается темное помещение, которое когда-то могло быть гостиной. Оно заброшено не так сильно, как остальные комнаты в доме. Большая часть мебели скрыта под тканью, но у одной из стен стоит открытый диван, а рядом с ним – небольшой столик. Окно выходит на палисадник. Шторы открыты, а на подоконнике стоит потухший фонарь.

Роуэн падает на диван, опустив голову на колени и накрыв лицо руками.