Помни мой голос

Работу он ненавидел и прикладывал неимоверные усилия, чтобы выполнять возложенные на него обязанности. Впрочем, обязанности были довольно просты, да и сама работа не требовала особых стараний. И Макс с его смекалкой и интеллектом понимал, что если продержится здесь достаточно долго – например, так же долго, как его предполагаемый тесть, то добьется успеха и взлетит по карьерной лестнице на самый верх. Но рабочий день завершался, и грудь его ныла от боли, словно невесть каким образом поселившаяся внутри мышь по кусочкам обгладывала его душу, приняв ее за сыр. Тоска, раздражение и подавленность не покидали его. В глубине души он знал, что ему тут не место, что в этот каменный мешок, где в окно едва просматривалась голубая полоска спрятанного за высотками неба, его заманили, как в ловушку, а его истинное призвание – мотаться по свету и щелкать затвором «лейки», запечатлевая удивительную красоту мира.

И, бредя домой по ночному парку, он боролся с отчаянной, валившей его с ног безнадегой. Теперь вместо подснежников и нарциссов его взгляд выхватывал блестевший в оранжевом свете фонарей бетон, закатавший под свою приглаженную цивилизацией поверхность живую природу. От столь жалкой замены отлогим холмам, лесным чащам и синим озерам Макса выворачивало наизнанку. Что до Элизабет, то она работала в магазине Аннабель Джонс на Бичем-плейс. До Челси она добиралась на автобусе, а затем, смотря по погоде, либо шла пешком, либо брала такси. Работу свою Элизабет обожала. Ее клиентами, по заверениям Антуанетты, были «приличные и достойные люди», похожие на Антуанетту и Майкла. Не проходило и дня, чтобы в магазин, вызывая у Элизабет бурю восторга, не заглядывал какой-нибудь ее знакомый. Элизабет наслаждалась жизнью. У нее было все, что требуется для счастья, и будущее представлялось ей по-домашнему уютным и предсказуемым.

Макс же, раздираемый противоречиями, день ото дня метался все сильнее. И когда наступала ночь и внешний мир с его материальными благами терялся во тьме, Макса, оставшегося наедине со своими мыслями и чувствами, вновь и вновь одолевало мучительное беспокойство. Через три месяца он женится. И что дальше? Погрязнет в мещанской рутине? Неужели жизни больше нечего ему предложить? Сердце его билось о ребра и стучало, стучало звонко и громко, эхом отдаваясь в ушах: «Жизни есть что тебе предложить, но тебе надо встать и отправиться на поиски». Макс молитвенно складывал руки, взывал к Высшей силе, которая, он не сомневался, незримо присутствовала в каждом мгновении его жизни, и смиренно просил ее о том, о чем, как ни странно, не догадывался попросить раньше: «Помоги мне».

Через неделю Макс и Элизабет отправились на званый ужин в Кенсингтон. Макс не хотел идти, но Элизабет настаивала: Валери Олкотт, хозяйка вечера и ее крестная мать, пригласила на ужин и родителей Элизабет, Антуанетту и Майкла. Макс отбрыкивался как мог, но Элизабет оставалась непреклонной. Даже его робкое предположение, что он, возможно, подцепил грипп, не возымело на нее никакого действия. И вот в назначенный день Макс очутился в доме Валери, больше смахивавшем на магазин мягкой мебели. Он растягивал губы в вежливой улыбке, напропалую врал, когда его спрашивали о работе в Сити, что все замечательно, и преувеличенно восторгался неумолимо приближающейся свадьбой.

Майкл Пембертон, высокий и грузный, с пышной копной темно-русых волос и широко расставленными глазами, любил находиться в центре внимания и тем вечером царил в обеденном зале, взяв на себя обязанности хозяина и задвинув в тень миниатюрную жеманницу Валери. В мягкой бархатной куртке цвета бордо и бархатных туфлях с инициалами «М. П.», вышитых золотой нитью, он разливался соловьем, держа одну руку в кармане, а другой, с бокалом шампанского, властно размахивая. Массивное кольцо с печаткой на левом мизинце, ярко вспыхивая в отблесках пылающего камина, придавало ему величественности. На женщин он внимания не обращал. Самое лучшее, что они, по его мнению, могли сделать, – это украсить собой гостиную на манер цветов и не вмешиваться в мужские разговоры. Двух сыновей он отправил на учебу в Итон, где сам провел лучшие годы отрочества, а двух дочерей устроил в частную школу-интернат «Северный Форленд» в Хэмпшире, надеясь, что там, в благопристойной компании «правильных» девочек, их должным образом подготовят к семейной жизни. Окруженный толпой мужчин, он верховодил в одном конце комнаты, тогда как в другом ее конце рассевшиеся возле камина женщины обсуждали предстоящую свадьбу.