Помни о Фамагусте

Марокканцы смотрели на меня, я не мог подвести. Европа, ринулся я поперек, это две великих войны и несосчитанность войн предыдущих. Столько не живет людей на земле, сколько погибло в объединенной стране, прекраснейшей после царства небесного. Европа это агрессия, иссякшая лишь при жизни нашего поколения, когда ее вытеснили апатия, трусость и коллаборационизм. Европе не знакомо благословенное достоинство мира и мужество отпора завоевателю, она либо разбойничает, либо по-заячьи складывает лапки. Соглашательство вызревало давно. Уже накануне второй великой войны большинство наций на континенте, усталых, просадивших остатки сопротивленческой этики, собирались тихо стариться около музеев и сберегательных банков, на рыбалке, за приготовлением пищи и, чтобы совсем не загнить, в редеющих преступлениях из-за любви и наркотиков, но неистовство самого сумрачного, самого неподкупного из населявших Европу племен ввергло их в огнь пожирающий, в котором, не принадлежа к низшим расам, они попытались расположиться удобно, отдав на съедение обреченных, как в сказках откупаются от чудовища. С того поворотного мига коллаборационизм, пережив провал режимов, конец так хорошо начавшейся оккупации, падение ариев-меченосцев, разоблачение несметного количества их друзей из приемлемых популяций, фальшиво самоосудившись, утвердился в качестве неофициального, т. е. никем не навязанного стиля западно-европейской корректности. «Ода к радости», бароны стучат древками о щиты. К небесам возносится синее знамя с колесом, образованным желтыми звездочками. Прислушайся. Пузырчатая вонь, теплая ворвань. Этот запах невозможно спутать. Молодящийся труп, обожающий поучать о морали. Жду не дождусь, когда азиатская, африканская масса, коей только и прирастает обеспложенный континент (что уж за детородие у покойника!), напоследок заставит его поднатужиться и экскрементировать с десяток архиправых правительств, которые, прежде чем все утонет во тьме, потешатся солнцеворотной символикой черных мундиров, сплетенных колосьев, железных крестов. Истинно европейскими ценностями из друидически дремной дубравы, из трехчленного государства шаманов, землеробов, солдат. Друг мой, нас так и эдак не пощадят и нужна ли нам их пощада. Как озябшая лужа, грязна и мелка. Уходим, вещмешок наготове. Не надейся на подарочный караван европейцев, он войдет через восточные ворота, когда тебя вынесут через западные.

В ноябре 1938-го органами НКВД был арестован 62-летний агроном упраздненной крымской сельхозколонии Нехемия Любоцкий. Помимо вредительства, сионизма и подготовлявшегося покушения на зампредседателя Совнаркома ему инкриминировалась поддержка крымско-татарского областничества, в сговоре с верхушкой мусульманского духовенства полуострова (он в самом деле посещал татарский театр в Симферополе и дружил с драматургами и актерами). В тюрьме у Любоцкого изъяли: 201 руб. 65 коп. денег, чемоданчик кожаный старый, 3 шт. запонок, воротничков 3 шт., подушечку, кашне, галстук, мыльницу, футляр для зубной щетки, футляр для расчески, подтяжки, подвязки, гребешок, щетку одежную, пасту зубную и подпилок для ногтей, но рукопись сочиненного на языке идиш незадолго до ареста стихотворения «Доброй ночи» лежала непотревоженной в тайнике московской квартиры. На суде, продолжительностью в 15 минут, Нехемия Любоцкий признал себя виновным по всем статьям, за вычетом покушения, и в тот же день был расстрелян. Это переведено для тебя.

Доброй ночи, Европа,

время нам распрощаться.

Дверь занавесил заплатанным долгополым халатом,

иду малой скоростью в гетто, сам того захотел,

и дошел бы, если бы, если бы.

На ровных тропках апостаты — горите в аду.

Хвала хромому, паскудному, неотступному существованию отщепенцев,

а тебе — мое проклятие,

и своим культурам трефным передай, не забудь,

от меня, из подвала, с прибавочной дырочкой в черепе.

В пыли и во прахе сижу, агроном с подтяжками, старикашка,

земельный благоустроитель, от страха немытый, не доползу до ванной,

вдруг в этот момент и возьмут, то-то потеха,

мыло, текущее из подмышек, губкой смахиваю на пол очки,

осколки, обрезанная морковка висит, дед, шевелись, по дороге домоешься,

виноградарь под лозами, доработался.

Правду глаголете, курносые, корноухие,

возвертайтесь, как возьмете, в казармы,

Россия чтоб не стояла пустой,

солдатская, оберните в портянку, озябнет,

холодно будет слопать меня криворотым, каши просящим сапогом.

Барак, мясная казарма, штык и шпицрутен,

баба рыхлая сладкая из ведра плеснула помои,

птица селезень на пруду, подсолнух, дядя, дай семечек,

под шинелью не чешет на безволосом, крестьянском?

Крымская зелень и синь, винные ягоды.

У меня медвежья болезнь, а до этого был запор. Россия пустая, служивые, пока вы на задании,

Но к убивице нет упрека, наша мать не со зла,

всех под гребенку, татарина, хала-бала-бисмилла, ой-вэй-жида и кацапа с намоленным троеперстием кукиша,

всех любит, просит покушать за здоровье свое пеклеванного хлеба.

Избирательный, исключающий Запад,

Европа, Европа.

Бюргер, пивная сосиска; кельнер, еще одно сальное кушанье,

вор Амалек, жрут и сосут.