Помни о Фамагусте

На входе в столовую литераторов с отвращением предъявил членский билет. Повариха в сером халате придвинула пародию на бозбаш, скользкую фрикаделину в жиже (обломки кораблекрушения, процитировался русский роман про то, как не сбываются желания), не стал доедать и спустился с крыльца, провожаемый рыбьими взглядами подавальщиц. Кино предоставляло больше выбора. Если пневматические тракты души отвергали германские наваждения, можно было заплатить двугривенный американцам. Не без профессионального одобрения следил он за живчиком в полосатом костюме и конструктивных очках: вечно куда-то опаздывая, тот на велосипеде проскакивал под днищами чудовищных грузовых самовозов, зажмурившись, съезжал по доске, перекинутой через пропасть, повисал, имея внизу себя девяносто семь этажей, на стрелке часов небоскреба, взбирался и падал, карабкался, выплывал (лента сплошь из глаголов) — он так ни разу не улыбнулся, этот зачесанный на пробор симпатяга, пока отбивал свою кралю у стоеросового толстяка-блондина, владельца каланчи. Фильма, снятая с упоением и техническим блеском, самое занимательное держала за кадром, посему Джалил вспорол целлулоид. Там ликовали, звенели бокалами люди такие же молодые, как герой смешных происшествий, и даже он сам среди них, в клубном блейзере и кепочке для бейсбола. Умельцы вздымать и обваливать биржу, грызть яркими зубами шоколад, строить особняки на закраинах Холливуда, летать в серебристых аэропланах, любиться в оранжевых будуарах… напугав спящего контролера в косынке, редактор зааплодировал заразительности их ужимок, от угла Трамвайной вагончик дотряс его до ворот. День удался, невыразительно представилось под одеялом, щекой на подушке. Пронесся, расплывчатый и тяжелый, поверх рытвин к подножию скалы, взмыл к вершине, ухнул между ударами сердца и поплыл в киселе, приподнимая, как черепаха, над поверхностью рот.

Неделя покатилась во след предыдущей. Клином на писателях не сошлось, недорого перекусывал в обжорке у шоферов и за стойкой продмага, лишь бы не в ресторан с его стукаческой забубенностью; попутно пересмотрел в синематографе все ленты комика-неулыбы. Более знаменитого, в котелке, не терпел — семенящий ботиночками врозь сморчок, в упор не замечая людишек, выкобенивался адвокатом сирых, пацифистом двуногих, но пойдешь и на его выкрутасы, репертуар ограничен. Также в запасе мордатые шутки супругов, дети асфальта прикидывались ковбоями. Муж напяливал широкополый блин, низенькая и губастая, жена хваталась за револьвер, придавая невинному жесту оттенок пышущего здоровьем порока, сливочного крафт-эббинга, чуждого жуликам из индийских гробниц или месопотамским подкидышам. За две недели не сказал он ни слова. Тыкал в разложенные на прилавке куски, кассиру подбирал мелочь ровно в цену билета, на бульваре вышагивал. В субботу, кипятя воду в чайнике бедуинов, заговорил сам с собою и мало что понял. Еще немного — разучится. С этим надо кончать. Есть знакомые, адреса, присутствовать в разговоре и подбрасывать веточку, щепочку, пахучую шишечку замечания. Для упражнения мышц аппарата. Иного ни-ни. Он приступит сегодня. Дождется вечера — и.