Помни обо мне

Серьги. Исмаэльские топазы и бриллианты в белом золоте. Работа энна Шаберье. Уникальная, если вспомнить, как не любит мастер повторяться. Стрейджен перепродавал такие побрякушки, часто полученные от Толстого Йенсора, заезжим перекупщикам — за украшения с клеймом энна Шаберье всегда давали хорошую цену.

Красивые. Настолько, что я заплатила бы мастеру полную цену. Но…

— Уверена, ваше сиятельство, — я подняла взгляд, и выражение лица маркиза почти неуловимо изменилось. Похоже, от меня ждали большего восторга. — И платьем своим я вполне довольна.

И, кажется, готова пообещать святой Интрнуне вышить еще один покров, лишь бы его сиятельство оставил меня в покое. Но, кажется, отпущенный мне в этом году запас чудес, я уже исчерпала.

Протокол запрещал мне возвращаться к прерванному занятию, поэтому я стояла. Молчала. Ждала, когда маркизу надоест играть со мной в гляделки, и старалась не думать о том, что в глазах его иногда мелькает нечто чрезвычайно странное.

Невозможное.

Глупости, Алана, это просто азарт охотника, от которого ускользает добыча.

— Чего вы хотите?

С громким хлопком маркиз закрыл футляр и бросил его на столик.

— Я не понимаю…

— Все просто, Алана, — он поймай мой взгляд. — Я хочу вас. Вопрос, чего хотите вы?

Чтобы вы провалились к екаям, кем бы они ни были!

— Ничего, ваше сиятельство, — спокойно ответила я.

Нет, он не Бернарт. И то что желанная им женщина любит другого, он не примет. Или что хуже, примет как вызов.

— Подумайте, — с почти неподдельным участием сказал маркиз, — что с вами будете, когда моя очаровательная кузина уедет в Касталию? Вы останетесь, поверьте, ваше упрямство в этом вопросе достаточно ее огорчает… Но кем вы останетесь, Алана? Жонглеркой? Монахиней? Или женщиной, у которой появятся, — он шагнул вперед. — Возможности.

Я подалась назад, проклиная письменный стол, не дававший мне возможность убежать.

— Женщиной, чья постель не продается.

Мой голос вибрировал от уже не сдерживаемого гнева.

— Совсем? — он наклонился, обжигая меня взглядом.

Я чувствовала его дыхание на моем лице. Анис, тепло сандала и тонкую горечь лимонника. Близко. Слишком близко. И все же он не прикоснулся. Только смотрел так, словно я действительно была для него чем-то важным.

Оттолкнуть его я не рискнула, боясь, что движение мое будет истолковано неверно.

— Совсем.

Он улыбнулся. И вдруг отступил на три спасительных шага. Окинул внимательным взглядом покои и меня, что смотрелась в них элементом, несомненно чуждым, и сказал:

— Что ж, подождем…

Маркиз явно хотел, чтобы я спросила, чего же именно, но я молчала.

— Мне нравится ваше упрямство, Алана, — продолжил он тоном подозрительно довольным. — И все же вы ошибаетесь. В этом мире продается все. Вопрос лишь в цене. И… Вы улыбаетесь?

Улыбаюсь.

Ведь истина эта и — даже больше — собственная цена, мне известны.

— Право, улыбка делает терпимым даже это ваше ужасное платье… Ужасное, — его ответная улыбка была задорной, почти мальчишеской, — и вы это знаете. Надеюсь, моя маленькая кузина позаботится, чтобы оно не запятнало своей прискорбной синевой совершенство ее музыкального вечера…

Уже позаботилась. И новое платье, идеально дополняющее наряд Эльги, обещали закончить со дня на день. В конце концов мне предстояло аккомпанировать Ее Высочеству перед обществом самым изысканным, и нужно быть сестрой Марией-Луизой, чтобы общество это закрыло глаза на простую синюю шерсть.

— Эльга сказала, доктор не рекомендовал вам петь?

Проигнорировать прямой вопрос было бы вызовом, поэтому я ответила.

— Да.

— Как долго? — спрашивая, он был серьезен.

— Месяц, возможно, больше.

Не стоило привлекать к себе лишнее внимание.

— Жаль… А впрочем, — маркиз задумчиво посмотрел на дверь, что вела в примыкающую к гостиной спальню, — знаете, не так давно я приобрел одну весьма интересную лютню… Последнюю, которой владел Бернарт из Ведантона. И я хочу, чтобы однажды вы сыграли на ней, Алана. Для меня.

Его взгляд и улыбка делали это невинное предложение откровенно двусмысленным, и я не выдержала.

— Это невозможно, ваше сиятельство.

И, кажется, моя уверенность его разозлила.

— Не стоит…

— Последняя лютня Бернарта похоронена вместе с его дамой, — мой голос был тверже скал Бру-Калун. — Кто бы ни продал вам инструмент, солгал.

— Или лжет сочинивший эту красивую, не спорю, историю.

— Я сама положила ее туда.

Этого маркиз не ожидал.

— Вы?

Сомнение, мелькнувшее в синих глазах, показалось мне забавным.

— Да. И готова поклясться в этом, если вам будет угодно.

Маркиз рассматривал меня несколько очень долгих мгновений, после чего перевел взгляд на полированное золото набалдашника, поджал на мгновенье губы, и чутье подсказало: тот, кто продал маркизу подделку крупно об этом пожалеет.

— Не нужно клятв, — наконечник трости утонул в узоре ковра, — мне достаточно вашего слова.

Определенно, пожалеет. Хорошо.

— Благодарю, ваше сиятельство, — я склонила голову. — А может ли быть так, что и моего нет, вам окажется достаточно?

Он засмеялся так, словно я сказала нечто в высшей степени забавное.