Помни обо мне

— Теперь вы похожи на гувернантку, — небрежно бросил маркиз, увлекая Эльгу круг танцующих.

Сегодня его сиятельство был в голубом, и волосы его свободно лежали на плечах, как, впрочем, у всех собравшихся в зале мужчин. Кроме Дарьена. И короля.

— Ты ведь скажешь, — Дарьен появился на второй фигуре гальярда, — если он будет тебе… докучать.

И не было нужды уточнять имя этого докучателя.

— Если будет, — шепнула я так, чтобы слышал только Дарьен, — я начну от его имени посвящать кансоны виконтессе Кабо.

— Кому?

Я чуть повернула голову.

— Слева у окна, розовое платье, розовые перья, турмалины…

— Это баронесса Даглар, — прошептал Дарьен.

— Во втором браке, а сейчас она виконтесса Кабо. Вдовствующая. И, говорят, присматривает себе четвертого мужа…

— Но ей же лет сто!

— Всего лишь семьдесят.

— И она в розовом…

— Оттенок пыльной розы особенно моден в этом сезоне.

— Ненавижу розовый.

— Розовый — цвет надежды.

— Кстати, о надежде. Давай сбежим?

— Потому что следующий танец ваш?

— Нет, потому что ты красивая, когда что-то замышляешь, и я вечность тебя не целовал.

И святая Интруна свидетель, как трудно было сказать ему нет.

— Умираю от жажды, — выдохнула Эльга, принимая из моих рук бокал с легким вином. — Как тебе понравилась моя вольта?

Вопрос был задан достаточно громко.

— Волшебно, Ваше Высочество! — ответил вынырнувший из толпы мужчина.

Он поклонился, скорее развязно, чем изящно, выпрямился, выпятил грудь, демонстрируя густоту золотых пуговиц, и улыбнулся по-женски пухлыми губами с подведенной точкой родинки.

Я рухнула в пропасть. Бездонную, заполненную обжигающей тьмой и запахом жасмина. Уши мои словно набили куделью, и еще одним пучком заткнули пересохшее горло. Только глаза не тронули, позволяя смотреть и видеть.

Узнавать.

Эти волосы. И нос с горбинкой. И улыбка, обнажающая пожелтевшие, но все еще крепкие зубы.

Святая Интруна…

Я попыталась вдохнуть, но воздуха не было. А руки вдруг стали тяжелыми, словно две наковальни, и никак не удавалось поднять, поднести к саднящему горлу, чтобы выдрать из него шерсть, обернувшуюся железным ежом.

А потом он посмотрел на меня.

Он на меня посмотрел.

Он…

Я бы упала, не превратись мое тело в камень. Холодный камень надгробия, на котором медленно, кровью и сукровицей проступало полустертое имя. И поросшая сорными травами земля вздрогнула, вздохнула и застонала тонко, пронзительно, как плачут над мертвыми чайки.

Я смотрела в глаза, что оказались не черными, серыми, и, страшась увидеть в них искру узнавания, не поверила, когда они скользнули по мне, будто я была пустым местом.

Неужели…

Неужели он меня…

Не узнал?

— Я уже сказала, что намерена пропустить этот танец, виконт, — дрожащий голос Эльги, а главное, внезапно сократившееся расстояние между нами, привели меня в чувство.

Я моргнула, принимая обрушившуюся высокой волной какофонию звуков и запахов.

— Не будьте так жестоки, Ваше Высочество, — он почти взял ее руку, заставляя Эльгу отшатнуться и почти вжаться в меня.

Как испуганного ребенка.

— Но я не хочу, — прошептала она.

И в широко распахнутых синих глазах мелькнул застарелый страх.

— Но Ваше Высо…

— Ваше Высочество хотела переговорить с сестрой Марией-Луизой.

Мой хриплый голос заглушил тот другой, что загонял меня в кошмарах, точно оленя-подранка.

А он… Он опять на меня посмотрел. Только на это раз в мутноватых глазах с растекшимся пятном зрачка было раздражение. Так столичные щеголи смотрят на дерьмо, испачкавшее красную подошву.

— Да! — воспрянула Эльга — Хотела.

— После танца.

Он вновь потянулся к ней, холеные, унизанные перстнями пальцы почти коснулись белого рукава, но вдруг застыл и с недоумением посмотрел на пятна красного вина. На изумрудно-зеленом с серебром дамасте кафтана они казались бурыми, словно старая кровь.

А я… Я медленно опустила руку, в которой едва заметно подрагивал бокал Эльги.

Уже пустой.

— Ты-ы-ы.

И ведь все это уже было. Этот крик и эта гримаса, и пальцы на моем запястье, вот только страха… Острого, холодного, сковывающего тело десятком железных обручей страха больше не было. Его место заняла ярость. Очищающая, словно давно погасшие огни Беллетейна, и смертоносная, как наконечник боевого копья королевы Морфан.

Он меня не узнал. Не узнал.

Забыл.

Он… Посмел…

Забыть!

В это раз ударить себя я не позволила.

— Алана!

Я моргнула, развеивая алую пелену, и с удивлением посмотрела на собственную руку: темный шелк рукава, кисть и в ней — кайсанская шпилька, острие которой упиралось в гладковыбритую, напудренную и надушенную кожу под подбородком моего обидчика.

— Что она делает?!

— Какой ужас!

— Охрана!

— Дарьен! — вопль Эльги заглушил все прочие.

А я стояла и, точно завороженная смотрела, как судорожно дергается кадык на длинной шее, представляла, как восхитительно будут смотреться на белом кружеве ярко-алые капли.

Сейчас я смогла бы его убить.