Помни обо мне

Раздались тихие хлопки, и неизвестная женщина за моей спиной крикнула: “Браво”.

— Ваше право, адельфи Гвенаэль, — король сделал знак, подзывая гвардейцев. — Помните, что закон позволяет вам изменить решение. Капитан, проводите виконта Дюваль в Шатли.

— В Шатли?!

Страх в его голосе был музыкой для моих ушей.

— Вы согласились подождать, виконт.

— Но Шатли… Ваше Величество, я готов дать слово дворянина…

— Вы согласились подождать, виконт, — повторил король. — И вы подождете. В Шатли. Или проведете ночь в своих покоях и завтра предстанете перед судом Всеотца. До восстановления в правах, адельфи Гвенаэль — сирота, и закон позволяет мне взять ее под покровительство короны. И самому назначить ей защитника.

Да, закон иногда бывает неудобно противоречив, и, наверное, глупо было надеяться, что король не вспомнит об этом.

— Какая замечательная мысль, кузен, — маркиз улыбнулся и посмотрел на моего побледневшего обидчика, как лис на беззаботную куропатку, — может, и правда, не стоит затягивать…

— Наш предок, Ленард, дал слово, — ответил король, и я вздохнула с облегчением. — А потому в Шатли.

Мой обидчик дернулся в руках гвардейцев, но вскоре его ненавистное лицо и ядовитая зелень наряда пропали из виду. И на миг мне показалось — все. Сейчас он исчезнет, растворится в тенях, как сделал это восемь лет назад. Или откупится — мне ли не знать, сколь чувствительны люди к виду серебра. Я хотела бежать за ним, лично проводить до серых стен Шатли и увидеть, как закроются за моим обидчиком ворота, усеянные железными шипами.

Но по приказу короля музыканты уже играли павану, маркиз протягивал руку, приглашая на танец, и с горячим шепотом трясла за плечо Эльга. Казалось, лишь ладонь Дарьена удерживает разрастающуюся панику и вновь просыпающуюся головную боль.

— Мне, — я прижала руку к пылающему горлу, — простите… Мне нужен воздух.

И тогда Дарьен просто подхватил меня на руки и вынес из зала.

На глазах у всех.

Умыкнул.

Глава 33

Он нес меня полутемными коридорами, где из теней проступали силуэты канделябров, золоченые рамы картин или доспех, охранявший портрет какой-то богато одетой дамы. По ступеням вверх и вновь чередой коридоров, пока мы не оказались в галерее под самой крышей: просторной, открытой прохладному дыханию моря. Дарьен поднес меня к свободному от стекла стрельчатому проему, и я замерла, любуясь гладью залива с живым серебром лунной дорожки.

— Вот, — Дарьен аккуратно опустил меня на пол из разноцветных керамических плит, — дельфинов, конечно, сейчас не увидеть, но…

Я не дала ему закончить. Его слова, его голос и бережные объятья словно обернули вспять неумолимое время — и вот мне опять семь, а он должен уехать далеко-далеко на север, забрав мою ленту. И с ней — мое глупое сердце.

Я рыдала отчаянно, взахлеб, изливая бездонное, как мне казалось, озеро слез на бархат его кафтана, а он держал меня, нежно и бережно, словно величайшую драгоценность, гладил по спине и повторял:

— Все хорошо, Гвен. Все будет хорошо.

И я поверила. И вера эта высушила мои слезы, наполнила душу светом и силой.

Да, будет.

Непременно будет.

Потому что ты со мной.

— Гвен, — позвал Дарьен, и радость, с которой он произносил это имя, стала моей радостью.

— М?

Только и смогла выдавить из себя, не смея поднять наверняка опухшее лицо.

Святая Интруна, на кого я сейчас должно быть похожа…

— Может, давай я его убью?

Я резко втянула воздух и замотала головой так сильно, что, кажется, оцарапала нос о тонкий серебряный шнур на кафтане.

— Нет? — переспросил Дарьен, а когда я для убедительности вцепилась в полуночно-синий бархат, вздохнул: — Жаль. А то тебе ведь придется его быстро убивать, а у меня он бы еще помучался…

Я замерла, не веря собственным ушам, и вдруг икнула. А потом еще раз, только громче, и опять.

Святая Интруна, какой стыд. Ну кто же знал, что не стоит мешать смех со слезами?

Дождавшись, когда я запрокину голову, Дарьен коварно поймал мое лицо в плен своих ладоней и прижался лбом к моему, на котором наверняка отпечаталась одна из украшавших его наряд серебряных пуговиц.

— Я должна тебе рассказать.

Я наконец-то смогла посмотреть ему в глаза.

— А ты хочешь? — спросил он серьезно.

— Да, — кивнула я. — Хочу.

Рассказать, объясниться, поблагодарить и попросить прощения. За все мои сомнения, недоверие, за то, что позволила страху встать между нами.

— Сейчас?

— Сейчас.

Он улыбнулся. Снял кафтан и опустил мне на плечи, как тогда, на стене Чаячьего крыла.

— А ты? — спросила я, прижимаясь плечом к мягкому бархату.

А он согрел меня поцелуем и взглядом. И вдруг до смешного надменно вскинул подбородок.

— Запомни уже, женщина, я потомок Хлодиона, мы не боимся холода.

— Помню, — улыбнулась я. — Уже помню.