Помни обо мне

До заката нам всем лучше бы оказаться за стенами: сломанная карета даже на королевской дороге — слишком уж лакомый кусок.

— Нет, — раздраженно выдохнул Дарьен, — поедет Кодр. А вы, перебирайтесь на козлы и на всякий случай держите наготове арбалет.

— Разумно ли, — начала сестра Мария-Луиза, но он не дал ей договорить.

— Разумно, крестная, сделать так, как я предположил ранее, но вы не хотите.

— В таком случае, сестра Алана, — голос аббатисы остановил меня в дверном проеме, — наденьте облачение.

Я обернулась, посмотрела на хабит, на Дарьена, который прикрыл глаза и, кажется, считал вдохи, на строгое лицо аббатисы и ответила со всем возможным почтением:

— После, сестра Мария-Луиза. Драться в хабите очень неудобно.

— Это…

— Очень верное замечание, крестная. Вспомните, о чем мы договаривались, и без моего разрешения не выходите из кареты.

А погода действительно была отличной. По-летнему яркое солнце щелкнуло по носу теплым лучом, ослепило, расплескалось по щекам ласковыми брызгами. Сделав несколько шагов, я потянулась, ныряя в дух разогретого дерева, лошадиного пота и принесенный игривым ветром флер цветущих лугов.

— Кареты, — раздался над ухом раздосадованный выдох Дарьена, но, готова спорить на серебро, дело было не только в них. — Так что у вас с рукой?

Он обошел меня, загораживая солнце.

— Пустяки, — ответила я. — Штопала хабит и уколола палец.

— Хорошо.

— Хорошо?

От удивления я резко подняла голову.

— Вам так, — Дарьен аккуратно заправил мне за ухо одну из выбившихся прядей, — хорошо.

Святая Интруна, что он делает?!

— Что скажете о бароне Мален?

— Что?

Я нервно поправила волосы.

— О бароне Мален что скажете? — с отчего-то довольной улыбкой переспросил Дарьен, и я вцепилась взглядом в темнеющую неподалеку громада замка, словно утопающий в обломок мачты. Мочки ушей горели, сердце пело, и даже попытка представить полное укора лицо наставницы не смогла усыпить заворочавшихся огненных змей. Спиной я чувствовала присутствие Дарьена. Взгляд, ласкающий мою открытую шею, и запах, от которого хотелось мурлыкать сытой кошкой.

— Ничего, — я незаметно ущипнула себя.

Судя по стенам и грозным клыкам угловых башен, строили замок три, а то и четыре столетия назад. Современные архитекторы все больше тяготели к изящным шато.

— Хорошего?

Не смотри на меня.

Святая Интруна, пусть он перестанет на меня смотреть.

— Вообще ничего, — я надавила ногтем на уколотый палец, — Мне не доводилось иметь дела с семейством Мален. Вам лучше спросить у сестры Марии-Луизы.

Я так хотела, чтобы он ушел, и пожалела, как только это случилось.

Уехал Кодр, кучер Ук, несколько раз обошел карету и долго жаловался упряжным лошадям на боли в пояснице, скверный характер супруги и молодежь, которая, Всеотец свидетель, совсем распустилась. Я невольно слушала эти причитания, наблюдала за оживленной в этот час дорогой, за недовольным хвостом Лютика, изгоняющим назойливую мошкару. За принцессой, выпросившей-таки разрешение выйти из кареты и совершившей променад в сопровождении сестры Марии-Луиза. Короткий променад — появление на дороге аббатисы ордена святой Интруны закончилось уже привычным столпотворением. Надо отдать ей должное, в благословении и даже исцеляющей молитве аббатиса не отказала никому.

Солнце клонилось к закату, когда я различила на дороге Кодра верхом на гнедом Ветре, а с ним еще всадника и карету.

Глава 18

После той странной ночи на постоялом дворе вытряхнуть Алану из светской маски стало так же просто, как поймать руками живого угря. Нет, она не пряталась, просто во время коротких разговоров с вежливой до зубовного скрежета девушкой у Дарьена возникало ощущение, что между ними враз выросла прозрачная, но несокрушимая стена. И только нервное подрагивание пальцев — пару раз ему удалось-таки перехватить ее на выходе из кареты — давало понять: ему не приснилось. Губы, посеребренные светом луны, дыхание, что пахло ночным лесом и легкое, едва различимое движение вперед. Нет, ему не приснилось, а потому отстраненность Аланы, которая, это он знал точно, не была ни игрой, ни кокетством, только подлила горючего масла в костер его любопытства.

Он, рожденный и воспитывавшийся при королевском дворе, привык, что женщины ищут внимания мужчин: возможный брак, покровительство, подарки или, в конце концов, развлечения ради. Дарьену улыбались, не все — Гизельда не терпела среди своих дам сочувствия к сопернице — но многие. Кокетливо прячась за веерами, смеялись над его шутками, восхищались умением держаться в седле, разворотом плеч, ловкостью в обращении со шпагой. Шептали: “Ах, нет, нет” — и тут же подставляли для поцелуя манящие губы. Говорили что-то изысканное о сердце, чувствах, трепетаниях, метаниях, готовности разделить и идти по жизни… А потом умер отец и маски осыпались пожухлой листвой.

До того дня, когда в тронном зале, под прицелом десятка арбалетов Верховный Прелат, долдоня что-то о воле Всеотца, традициях и вере, обрезал ему волосы, Дарьен чувствовал себя невидимым. После — прокаженным.