Помни время шипов

Я смотрю на молодого русского, сидящего на лежанке и тихо дремлющего. Он, как и мы, похоже, не спал несколько дней. Очень странно, думаю я. В самый разгар войны мы сидим вместе с нашим злейшим врагом и ведем себя так, как будто мы друзья. Да, мы даже вместе сидели за столом и ели из одного котелка. Хотя он еще недавно на войне, но вполне вероятно, что уже успел убить нескольких наших, как и мы убивали его земляков. Возможно, что мы даже воевали друг против друга на одном участке фронта, и нам просто повезло, что мы не подстрелили один другого. Ведь когда на фронте стреляешь по врагу, ты не знаешь, кто именно там с другой стороны, и не можешь видеть его лица. Теперь мы знакомы, и я даже знаю, что у него есть мать, которая любит его и молит за него Бога, чтобы с ним ничего не случилось на этой жестокой войне. Точно так же, как поступают и наши матери. Но если нам действительно довелось бы воевать на одном участке фронта, мы без промедления стреляли бы друг в друга. Такова война!

Но что с того! Я вряд ли когда-то еще окажусь в этом роковом положении, потому что мне из-за моих больных ног придется остаться здесь, пока русские не окажутся у дверей. Хорошая еда его матери для меня это то же самое, что сытный обед смертника перед казнью. Не так легко осознать, что скоро наступит конец. Потому лучше не знать этого заранее, пока это не случится – быстро и неожиданно. Я смотрю на молодого русского, сидящего на лежанке. О чем он думает? Сначала после еды он еще пытался побудить нас побыстрее убраться отсюда. После того, как я показал ему на свои ноги, и все время качал головой, он понял, и больше не настаивал. Он смотрит на нас и достает из кармана кисет с махоркой. Когда он хочет скрутить папиросу, Отто передает ему коробку с сигаретами марки «Экштайн». Он улыбается и качает головой. Мы знаем, что русские во время наступления захватили много немецких сигарет и табака. Но наш табак слишком слаб для привыкших к махорке русских глоток и легких. Потому русский предпочитает курить свою любимую махорку. После первой затяжки он что-то говорит своей матери. «Матка» подходит к моей кровати и спрашивает, где я получил ранение в ноги.

Я качаю головой и объясняю, что это не ранение, что я сильно стер ноги до крови, пока шел пешком. Она вдруг становится более оживленной и просит меня снять сапоги. Мне и самому бы очень этого хотелось, но ведь потом я не смогу снова их натянуть. Но потом я думаю, что мне ведь все равно конец, в сапогах или без сапог. Она на несколько секунд исчезает в пристройке и показывает мне какую-то мазь. И ее сын тоже показывает на мазь и о чем-то мне говорит. Когда «матка» видит окровавленное сырое мясо на пятках, она хватается за голову и повторяет что-то вроде: – Боже мой, боже мой. Потом она начинает процедуру, в начале которой я вымыл ноги в деревянном тазике с теплой водой, в которую она до этого насыпала какой-то порошок. После этого она смазывает мои раны своей мазью и заматывает несколькими чистыми полосками ткани. В конце она надевает на обе мои ноги чистые, заштопанные немецкие армейские носки.

Это просто чудо! После адских мук последних дней я впервые почти не чувствую боли. Мои ноги расслабленные лежат на железной кровати, и я ощущаю приятную усталость во всем теле. Последним, что я вижу, было расплывающееся перед моими глазами озабоченное лицо Отто, потом я погружаюсь в глубокий сон.

– Пан, пан, давай, быстро! Взволнованные крики доносятся как будто откуда-то издалека. Когда кто-то трясет меня за плечо, я в испуге вскакиваю и вижу какого-то русского над собой. Я хватаю его за горло, так что он от испуга роняет сапоги, которые он принес мне к кровати. Потом я прихожу в себя и бормочу слова извинения. Я очень глубоко спал, и, наверное, прошло уже много часов. Где Отто? Я оглядываюсь по сторонам, но нигде его не вижу. «Матку» тоже не видать. Я смотрю на мои часы. Уже пять утра. Это значит, что я проспал не меньше восьми часов. Я по-русски пытаюсь спросить молодого Ивана об Отто: – Куда мой товарищ? Он качает головой и показывает на улицу. Потом он снова сует мне мои сапоги и поспешно повторяет: – Быстро, быстро!

Что случилось? Почему он так торопится? Неужели его коллеги снова здесь?