Помнишь ли ты?.. Жизнь Имре Кальмана

А дальше была «Сильва», она же «Королева чардаша». И первая мировая война.

В этом почти шокирующем соседстве «пира» и «чумы» было бы пошло и безнравственно искать прямые причинно-следственные связи. Но если изолировать художника от его времени, а произведение от времени написания, мы вряд ли сумеем понять корни замысла, и, значит, нам уготована участь потребителей на этом пиршестве звуков и красок. Удел обжор, дорвавшихся до лакомства и с набитыми ртами восхищенно обменивающихся нечленораздельными звуками.

Крутой замес чистейшей лирики — и старомодной сентиментальности, нежности, романтики — и ядовитой ухмылки, бравурности, ликующего жизнелюбия, праздничности — и элегической грусти, виртуозного драматургического расчета — и непредсказуемой прихотливости эмоциональных каприччио… Все, что образовало «Сильву» и магию ее непреходящего воздействия, для нас останется миром непознанных и неиспользованных возможностей. Знакомые попевки — вот и вся радость.

Война как драматургическое событие не присутствует в оперетте Кальмана. Не она водила пером композитора в то печально известное лето в Мариенбаде, в августе 14-го. Она еще даже не грянула, когда Кальман и его либреттисты Лео Штайн и Бела Йенбах сбежали из беспокойной Вены в эту вовсе не идиллическую горную деревушку европейскую Мекку для ожиревших сердечников и желудочников. Какая война, когда задумана оперетта под названием «Да здравствует любовь!» (таково было предположительное название будущей «Королевы чардаша»). Но этот воздух Мариенбада, воздух суетливой и вздорной жизни модного курорта, где Балканы, Сербия, Австрия, Габсбурги, британский и немецкий флоты — война, короче — стали излюбленной темой досужих общих разговоров при общем неверии в нее… Этот воздух ошалевшего от неуверенности или оглохшего от самоуверенности предвоенного мира оказался воздухом самой оперетты. И преуспевающий респектабельный буржуа, сохранявший олимпийское спокойствие, если не равнодушие, к судьбам Австрийской монархии, знаменитый композитор Кальман, не забывающий даже в минуты триумфа быстро подсчитывать будущие доходы на крахмальных манжетах, дышал тем же предгрозовым воздухом. В противном случае феноменальная способность этого сумрачного, тяжелого человека превращать житейские тяготы в легкую музыку, переплавлять личные горести, даже скорбь — в непередаваемую бодрость, выжать пьянящий сок веселья из собственной меланхолии оказалась бы парализованной[7].

Детище Кальмана оказалось и детищем эпохи. Оперетта, начатая в августе 1914-го, впервые была сыграна в ноябре 1915-го, когда мировой пожар полыхал уже вовсю, и его зловещие сполохи навсегда легли багровым отсветом на блестящие одежды «Королевы чардаша». Воздух предвоенного мира стал воздухом мировой войны. Им дышат и им захлебываются герои оперетты, в основном мужчины — «те самые, из „общества“, которые к этому времени либо были убиты на войне, либо, лишившись всякой опоры в жизни, стремились удержаться в ней хоть как-нибудь[8]». Нам же, с высоты нашего нынешнего знания, они напоминают героев «потерянного поколения» Хемингуэя, Дос Пассоса, Ремарка.

Этот воздух окутывает оперетту неуловимо тревожным флёром. Он присутствует как второй, третий планы, иногда — как предлагаемые обстоятельства, существующие за рамками сюжета, но влияющие на него.

Этот воздух сродни живописному приему, найденному Леонардо да Винчи, — «сфумато» — нежной, неуловимо зыбкой живописной дымке, окутывающей натуру и позволяющей моделировать ее без помощи светотени. И не уловить присутствие этого воздуха, этой дымки или хотя бы не поверить в ее присутствие — значит пройти мимо чего-то самого существенного в этой самой прославленной оперетте. Это значит поддаться дурной сценической традиции, и теперь здравствующей на наших подмостках, благодаря которой в умах многих «Сильва» утвердилась как символ обывательской ограниченности, тощий эстетический рацион массового употребления, нечто среднее между сентиментальным романсом и балаганным ант ре.

Пусть эти «умы» попробуют объяснить тогда, почему небывалая война, окутавшая Европу смрадным ипритным дыханием, расколовшая ее на два лагеря, не сумела удержать триумфальное шествие «Королевы чардаша»? Поистине с царственной небрежностью шагала она через границы, демаркационные линии, проволочные заграждения, через вражду, предубеждения, страдания, кровь.

В Россию оперетту завезли пленные австрийцы, разыгрывая ее в своих лагерях. Как она попала к французам и их союзникам, можно лишь гадать. Но факт, что и немцы, и французы, обстреливая позиции друг друга, каждый артиллерийский залп сопровождали пением мелодий из «Сильвы».