Помощник китайца. Я внук твой

Алёнка, насколько хватало сил, пыталась мне помочь. Она не то чтобы предлагала мне готовую цель или модель поведения, а просто рисовала, прижавшись ко мне, картинки будущей счастливой жизни.

— Представляешь, мы выходим из собственной квартиры, ты заводишь машину, и я сажусь к тебе на переднее сидение. Ты отвозишь меня на работу, потом едешь к себе на работу… — Дальше шла фантазия о летнем отдыхе на Чёрном море или даже за границей.

Я представлял себе, что она едет со мной в красивом платье, но, внимательно вглядываясь в эту картинку, отмечал морщины на наших лицах, дочку, уже требующую себе отдельную квартиру, и понимал, что не смогу пахать двадцать лет ради этой мечты.

Но что я мог противопоставить всему этому? Как я представлял будущее? Не знаю. Что-то зыбкое, неопределённо-восточное, какие-то всадники, скачущие по монгольским степям, может быть, горы и светлое озеро внизу. И я завидовал своей прабабке, которая смогла выпасть на четверть века из этой жизни.

Иконки

Неистовый Георгий Семёныч, родной брат моей тёщи, в очередной раз начал всё заново. Он появился на исходе февраля, стрельнул у меня «Приму», занял у тёщи тысяч пятьдесят и исчез на две недели. Затем я уже увидел его, придя вечером от Суна, сидящим в кресле на кухне с «Winston’ом» в зубах.

«Всё произошло из праха, всё возвратится в прах». Сколько уже раз в его жизни совершался этот круговорот. Сейчас как раз шёл удивительный и, как всегда, быстрый процесс рождения всего из праха.

— Жив ещё твой китаец, торгует? Сунь в чай, вынь сухим. Ну, пусть торгует. Да, Серёга? Здорово, здорово. Как дела?

Я открыл холодильник. Дорогая колбаса, сыр, конфеты, в общем — «всё путём».

— Доставай, доставай, ешь. Внизу видел новую «шестёрку» вишня? Вчера сменил. Ну, выйдем, посмотришь. Долг Гале приехал отдать.

Ему уже некогда, уже надо бежать. Пара звонков, и я выхожу с ним к подъезду посмотреть на новую машину.

— В общем, давай, бросай это гнилое дело с китайцами своими. Сами пусть вертятся. Есть работа, есть деньги. Надо раскручиваться.

Вот и закончились посиделки в пахнущей пряностями кухне. Это ясно сразу, просто потому, что совершился таинственный поворот часов, задул влажный мартовский ветер, и Георгий Семёныч завязал. Теперь вокруг него завертелись люди, автомобили, стройматериалы, старинные часы, какие-то кондиционеры, — всё это лепится в сумасшедший и непонятный для меня ком, и рождаются деньги. Георгий Семёныч излучает уверенность, он выглядит надёжно. Вся его жилистая фигура, твёрдый, но немного полинялый взгляд из-под рыжих, косматых бровей.

Он садится в машину и достаёт из бардачка газетный свёрток.

— Короче, нужно сбывать товар по церквям. Я этим сейчас сам занимаюсь, и ещё один хрен занимается. Но мне некогда. Значит, держи — это живые помощи, понял, образцы. Идёшь в церковь, к батюшке или старосте и говоришь: артель инвалидов-афганцев делает. Показываешь образец. Вот такие, говоришь, складни. Сколько надо — столько привезём. Втюхиваешь им по двести — двадцать твои. Всё, звони.

Поднимаясь в лифте, разворачиваю складень, читаю: Живый в помощи вышняго…. Слева, по-моему, Николай Угодник, справа Спаситель. Пытаюсь вспомнить ближайшие церкви. Самое неприятное — Суну звонить, увольняться.

Через три дня я сдал сто пятьдесят штук, принёс домой три тысячи — треть той зарплаты, которую мне платил китаец. На подворье одного из известных заграничных монастырей бледный весенний монах направил меня к отцу настоятелю, который сидел в холодной комнате с облезшими стенами и что-то печатал на компьютере. Пост, что ли, какой-то у них — худые, тихие или, может быть, ушедшие глубоко в себя. Настоятель мне понравился, я уже видел такой типаж в каком-то фильме, взгляд печальный в пол, голос глухой, волосы в косицу сзади. Но при всей своей церковной внешности вполне современный и, видно, умный, раз на машине может работать. Вообще я немного робел перед священником, очень не хотелось говорить ему про инвалидов-афганцев, но надо было.

Подержал в руках образец, спросил «сколько?», вернул. Отправил за тремя пачками — как раз сто пятьдесят штук складничков получается. Я их сдал ему в тот же день и получил деньги.

В Москве где-то триста действующих храмов, если даже будут брать в каждом десятом, то всё равно хлебная работа. Да ещё за городом сколько церквушек. Буду бегать — будут деньги, будут деньги — всё изменится.

Беру карту, прокладываю маршрут — через Балчуг на Старую площадь, потом по набережной в Хамовники, потом ещё там за парком есть какая-то церквушка, потом через речку в Ивана-воина на Димитрова, потом домой. Назавтра еду куда-нибудь в другую сторону.

После того, как сошёл снег, я начал ездить на велосипеде. Велосипед разбитый, кое-где подвязанный верёвочками, потёртый рюкзачишко за плечами, — кто подумает, что иногда целый рюкзак денег домой привожу. Рассчитываться они любят мелкими купюрами — сотками, двухсотками, особенно после престольных праздников.