Помощница лорда Хаксли

Солнце печет все жарче. Дыхание сбивается.

– Колбаски из баранины с сыром и зеленью.

Шасс, это мой голос? Я его почти не узнаю.

– Звучит необычно.

Хорошенькое личико озарила улыбка, и меня ударило наотмашь. И тут же некстати всплыло воспоминание – застывший посреди кабинета профессор, крупные руки, мнущие поля шляпы, решительное лицо. Шасс! Если Дилли ответила Эбботу «да»…

Зубы скрипнули так отчетливо, что Аделина обернулась и задержалась у подвесной лестницы, ведущей в перелетный кабак.

– Поднимайтесь, не стойте на пороге, дорогие гости, – сварливо проскрипела деревянная птица. Она переступила длинными лапами и распахнула щелястую дверь. – Чего вход загораживаете? О, лорд Хаксли? Большая честь, – узнав меня, сменила тон на более дружелюбный. – Давненько вы в Ирге не показывались.

– Здравствуй, Вири. А ты все такая же.

– Старая? – Кокетливо переспросила птица, и кабак едва заметно качнулся.

– Молодая и прекрасная, – опроверг «клевету» и под хриплый деревянный смех, похожий на орлиный клекот, помог Грей подняться по лестнице.

– Не знала, что они умеют разговаривать, – глядя на меня, прошептала Аделина. – В Уэбстере мне такие никогда не попадались.

– Вири – одна из тех, кого создал мастер Уирби. Первая модель перелетного кабака. После его смерти подобных больше не делали.

– Да, я помню, папа говорил, что первые перелетные кабаки были особенными. Он вообще много рассказывал о правлении короля Якова, о запретах, которые были приняты в то время, и о том, как простым людям удалось их обойти.

Ну, положим, люди были не совсем простыми. Несколько магов из высших и парочка безумцев-аристократов, решивших помочь загнанным в угол жителям Южного Уэбстера. И у них получилось. Закон запрещал торговлю спиртным на землях королевства, но над деревянными птицами, парящими в паре футов над землей, оказался не властен. Через пару лет король сдался, закон отменили, но перелетные кабаки полюбились уэбстерцам и до сих пор продолжали работать.

Мы с Аделиной вошли в зал, и я огляделся. Почти все столики оказались заняты, и в воздухе стоял тихий гул голосов. Официанты в традиционных плоских шапочках с металлическими крыльями по бокам сновали с подносами в руках, ловко разнося заказы. Круглые окна пропускали свет, но задерживали жару, и в зале царила прохлада.

– Благословенного дня, уважаемые.

Молоденький парнишка в сдвинутой набок шапочке неслышно оказался рядом и предложил пройти к свободному столику.

Грей села на отодвинутый официантом стул и положила сумочку на соседний. А я заказал обед и, дожидаясь, пока принесут заказ, решил немного разговорить Аделину.

– Так откуда вы знаете древние языки? Только не говорите, что учились у профессора Эббота, все равно не поверю. Курсы слишком короткие, чтобы овладеть пятью языками даже с помощью магии.

– Нет, все проще, – улыбнулась Грей. – Мой дедушка владел книжной магией и был страстным коллекционером старинных книг. А я в детстве часто ему помогала, и он научил меня всему, что знал сам. В том числе и языкам.

– А эти книги… Где они сейчас?

– Когда папа разорился, их продали с аукциона.

Аделина вскинула на меня глаза. А я едва удержался от того, чтобы привлечь ее к себе и укрыть от той боли, что светилась в потемневшем взгляде.

– Ты очень любила отца?

– Да, – просто ответила Грей.– Он был удивительным. И он так заботился о нас с Дэйвом, так старался, чтобы мы ни в чем не нуждались.

– А мама?

Из донесений Генри я знал, что мать Аделины умерла при родах. А вот насчет ее происхождения оставались вопросы. Хруст сумел раскопать, что Лиссандра Энсон появилась в Гринвилле за несколько месяцев до свадьбы с Греем. Однако сведений о том, где она родилась и жила до своего приезда в небольшой портовый городок, пока не было. Впрочем, я не сомневался в Генри. Уж он-то, с его бульдожьей хваткой, обязательно докопается до правды.

– Мама умерла, – тихо ответила Аделина.

– Ты ее помнишь?

– Мне тогда было девять. И я помню каждую минуту, которую мы провели вместе. А вот Дэйв никогда ее не видел. Я, конечно, рассказываю ему о маме, но ведь это совсем не то.

Озера глаз потемнели еще больше, выложенное янтарем дно заволокло болотной зеленью, и Аделина чуть прикусила губу, видимо, пытаясь сдержать слезы. А я смотрел на нее и чувствовал, как внутри снова разливается боль. Ее ли, моя – кто разберет? С недавних пор я уже даже не пытался бороться, понимая, что сидящая напротив девочка сумела стать такой же неотъемлемой частью меня, как рука, голова или сердце. И больше всего на свете мне хотелось избавиться от проклятия и понять, что на самом деле я чувствую к Аделине Грей. И одновременно с этим все внутри восставало против этого знания. «Моя!» – неистово стучало сердце. «Только моя!» – повторяла за ним душа. И мне страшно было представить, что будет, если однажды окажется, что ничего этого больше нет. И что те чувства, которые разрывают меня изнутри – всего лишь морок. Пустышка. Наведенная страсть.