Помутнение

Она оглядывается назад, и на небольшом расстоянии их дом кажется кукольным, игрушечным, но в то же время очень старым, печальным и неблагополучным. Он не был ни нарядным или изысканным, как дома в центре, ни свежим и аккуратным, как новостройки на окраинах. Он как будто склонялся к земле.

Он грустно кивает мне и говорит, мол, мне жаль, мне нелегко тоже от этих клопов, у меня от них чешутся стены. И снег, и сосульки на крыше в несколько метров длиной тоже тянут меня к земле. Я вообще-то даже выгляжу точно как во времена революций, войн и блокады, которые я в этом городе пережил, на мне даже вывесок нет. Мои соседи-дома как-то все это переварили, стали жить дальше, в них открылись какие-то магазины, кто-то вообще с капитальным ремонтом. На них написано: «Продукты» или «Торговый центр». А я какой-то такой же, как тогда, серо-желтый, очень усталый. Ты же была у меня на крыше, видела, сколько там лежит снега, нелегко нести на себе столько снега. Меня никто не отремонтирует, потому что я не какое-то культурное достояние. Ты вот видишь во мне усталое благородство и красоту, но даже ты, когда топчешься по моей скользкой крыше и держишься рукой за обледеневшие провода, не очень-то уважительно ко мне относишься, мне ведь тяжело и неспокойно от этого.

В магазине Алёна берет корзинку, кладет в нее пачку пельменей, упаковку чая в пакетиках. Потом проверяет, сколько в кошельке денег. И очень быстро, как спортсмен на эстафете, явно хорошо ориентируясь в торговом зале, кидает в корзинку еще упаковку из двух булочек «Калинка» с творожной начинкой и двухсотграммовую упаковку молочного коктейля с трубочкой. Потом выходит из магазина, стоит минуту на улице и заходит в него снова. Покупает еще батончик «Твикс». По дороге домой она съедает булки и «Твикс» прямо на улице и запивает коктейлем. Снег уже набился в сапоги и жжет голые ноги. Перед тем как зайти в парадную, она проверяет, чтобы в пакете с продуктами не осталось оберток от булок или батончика. Поднимается в квартиру, ставит пакет на стул возле кухни, где сидел Саша, и сразу быстрым шагом идет в туалет.

Когда она возвращается минут через 15 с красным лицом и немного опухшими глазами, Антон сидит на кухне с магазинным чеком в руках.

– Ты столько сладкого купила, – говорит он с удивлением, без осуждения, – а в пакете его нет.

Забыла выбросить чек.

У Алёны стучит в ушах кровь. Она стоит и не может пошевелиться. Ее снова тошнит – желудок как будто поднимается к горлу. Сердцебиение становится громким и учащается. Она чувствует сильный холод и начинает дрожать, но по всему телу выступает пот. В голове пусто: никакой ответ не придумывается.

– Ой, я, наверное, булки на кассе забыла. Думала на завтрак взять, – слышит она собственный голос.

«Твикса» там нет, он в отдельном чеке, в кармане пуховика. В отдельном чеке, в кармане пуховика. Там только булка и еще что-то.

Антону на самом деле не очень-то это и интересно, он сразу забывает, что спросил.

– Я пельмени сварил, хочешь?

– Нет, не хочу. И спать тоже еще не хочется.

– Давай тогда еще одну серию сегодня посмотрим, у нас три осталось.

– Давай, да.

Еще через час с небольшим, уже лежа, Антон проводит рукой по подлокотнику разложенного дивана. Наполовину встает, нашаривает в кармане висящих на стуле джинсов зажигалку, щелкает ею возле подлокотника.

– Клоп, – поясняет он открывшей глаза Алёне.

– Жуть, – говорит она.

– Я вызову завтра службу, родители прислали денег. А у тебя их никогда раньше не было дома?

– Кого, клопов? Нет, только муравьи были.

– А у меня были клопы, и я почему-то боялся маме о них сказать.

– Что, она будет ругаться?

– Нет, она на меня не ругалась особо. Просто я в основном жил с папой, и, когда мама была рядом, я всегда боялся, что, если что-то будет не так, она уйдет просто.

Алёна просовывает руку под голову Антона.