Понаехали!

Дурбин набросил на девочку покрывало и присел на пол. В покоях, куда его препроводили, лавок хватало. Имелись и сундуки с покатыми крышками, и резное креслице, у окна поставленное. А он сел на пол. И осторожно, с опаскою коснулся загривка зверя.

— Ты-то теперь обычный, верно? — спросил он, и зверь, изогнувшись, поспешил руку лизнуть. Хвост его громко застучал по полу, а изо рта потекла слюна. — Собака… большая собака… она расстроится.

Но и пускай.

Отчего-то больше это не казалось важным. Прежний-то Дурбин из шкуры вывернулся бы, чтоб не допустить высочайшего огорчения. Быть может, и соврал бы чего-нибудь этакого, себя оправдывающего. Или даже наоборот… сказал бы, что сумел вернуть потерянную душу, а другой свободу дал.

Хорошая теория.

Героическая.

Только… неправда ведь. А скажешь, что вовсе не при чем и… когда его со двора попросят? Завтра? Послезавтра? Когда наведут порядок, уберут мертвецов, запрут виновных, наградят непричастных… Дурбина вот не наградят.

И добре если выпроводят тихонечко.

Замурлыкал Черныш, утешая, а после вовсе перебрался к девочке под руку.

Беззвучно отворилась дверь.

— Ты… — Дурбин поспешил подняться.

— Спит?

Аглая выглядела утомленной, но все же, в отличие от него, успела привести себя в порядок. Пусть платье на ней было простым, но… платье, а не тонкая прозрачная почти рубаха, в которой она вернулась, а Дурбин испытал жгучую острую ревность и желание немедля выяснить, что же случилось там, на берегу.

Только вместо этого стянул свой камзол и набросил на плечи.

Выяснить… выяснит, коль будет то богам угодно, но после, когда вернется к нему способность мыслить здраво. А ныне ветрено и гроза громыхает, этак простудиться недолго.

— А ты? — она вошла бесшумно, ступая так, как умеют лишь ведьмы да кошки.

— А я не сплю, — он смотрел.

И…

…и сила вернулась. Чудо, наверное, да и пока сложно говорить, остаточные это явления или же все-таки началась регенерация тонкого поля. Но сила есть.

На самом донышке.

Только… только слишком мало её. Даже если вся, которая была, вернется, все одно мало. Может, целитель из Дурбина и неплохой, но при дворце его не оставят. Найдутся более достойные.

Может, и к лучшему.

…он уедет.

Возьмет… в Канопень. Хороший, если подумать, город. И людей в нем живет изрядно, а стало быть, потенциальная клиентура наличествует. Еще бы разрешение выправить, на практику…

— Это хорошо, — Аглая робко улыбнулась и, глянув на девочку, вздохнула. — И её поправили.

— То есть?

— Не спрашивай, сама не понимаю. Но прежде было неправильно, а теперь все, как должно. Может, из-за нас, а может еще что помогло… только теперь она расти станет.

— Она ничего не помнит. То есть, имени не помнит. Думаю… и не только имени.

— И хорошо, — Аглая смотрела серьезно. — Иногда… бывает, что лучше и не помнить.

Может, и так.

Пес вздохнул и на Дурбина поглядел, как почудилось, с упреком. Мол, долго ты маеться будешь? Скажи уже?

Что?

Правду.

И…

— Идем? — Аглая протянула руку. И Дурбин осторожно коснулся тонких пальчиков её. Почему-то подумалось, что пахнуть они должны травами.

— А…

— За ней приглядят, да и… — она нарисовала в воздухе узор, и легчайшая паутинка упала на спящую. — Теперь здесь безопасно…

Со стены поднялась золотая бабочка, запорхала, затрясла над головой девочки крылами. Наверное, это что-то да значило, возможно, чудо этакое стоило бы изучить, но Дурбин вышел за дверь, где обнаружилась давешняя боярыня, только еще более недовольная, чем прежде.

— Она спит, — сказал Дурбин. — А когда проснется, есть захочет. Она не любит теплое молоко, особенно с пенкой. А вот мед любит.

— Без тебя разберемся, — проворчала боярыня и, вдруг разом подобревши, сказала. — Идите уж… ишь… ведьмы… сраму на вас нет.

Нет.

Наверное.

Но на узкой галерее, что вилась по-над замковой стеной, было пусто. И лишь ветер норовил пробраться под старую крышу, принося с собой мокрые капли. А они оседали на лице, словно слезы. И Никита вытирал, вытирал, а потом взял и поцеловал ведьму.

От нее и вправду пахло травами.

И еще водой. Грозой. Землей. Зачарованным лесом…

— Извини, — сказал он.

— Боишься? — Аглая нахмурилась.

— Тебя? Ничуть…

— Я ведь… и вправду ведьма. Слышал, что говорят?

— Пускай себе…

Она улыбнулась. И потянулась навстречу. Обняла, прижалась, застыла… вздохнула тихо:

— Давай уедем?

— В Канопень?

— Почему нет? Красивый город… у меня… Мишанька сказал, что мне положены какие-то деньги… по договору… при разводе. Оказывается, там про развод тоже писалось. Я не знаю, много или нет, но… может, хватит на дом?

Никита нахмурился: вот не хватало еще у неё деньги на дом брать.

— Хватит, — сказал он. — На твой дом.

— А…

— А я свой построю. И будет у нас два дома.

…когда? Дом — не корова, на него так легко не заработаешь, а на царскую благодарность рассчитывать смешно. И врать он ради этой благодарности не станет. Нет его заслуги в том, что все… исправилось? Верное слово. Удачное.

— Хорошо, — тихо выдохнула Аглая. — Нам ведь… спешить не надо, да?

— Да.

— Я ведьма… а ведьмам больше позволено. Но слухи пойдут все равно. Наверное, даже если ничего не делать, они пойдут, и… и как мы будем жить?