Понаехали!

Страшно. Только иной страх больше. Островов-то на Ильмень-озере множество. И самим Стасю не отыскать, да и она вряд ли выберется, ибо сила силой, а вода… воду не всякая ведьма заговорить способна, уж больно капризна неподатлива она.

— Спасибо, — Ежи переступает через страх, и конь, почуявши это, свечой становится, а после с грохотом опускает копыта о воду. И озеро вздрагивает.

Островов множество.

Некоторые велики, на иных и деревеньки рыбацкие стоят. Но есть и вовсе крохотные, птицами облюбованные. А иные и существуют-то пару дней в году, появляясь лишь под полною там или, наоборот, новорожденною луной, чтоб после под водой скрыться.

И не хочется думать, что тот, на котором Стася, из подобных.

Не хочется, а…

…свеи идут следом. Вон их ладья, темнеет на темном, и конь вновь спешит. Летит, но не отрывается, позволяя людям держаться следа.

Что это?

Заклятье? Но ни одно заклятье над водным конем не властно. Тогда… благодарность? Это еще более нелепо, чем мысль о заклятье. Откуда у нечисти благодарность? Её-то среди людей нечасто встретишь.

Жеребец замедлил шаг и оглянулся.

— Извини, — усовестился Ежи, аккурат себя неблагодарным ощущая. — Это я так… привычка. Понимаешь?

Как ни странно, конь качнул головой и, ударивши копытом по водяной глади, вновь в бег сорвался. Теперь летел он по-над волнами, которые медленно наливались ночною чернотой. В воде отражались звезды и скособоченная луна.

И огонек костра там, впереди, сперва показался Ежи еще одной звездой. Но та разрослась, набралась теплого желтого цвета, да и запах дыма он учуял.

Стася стояла на берегу.

Не расхаживала нервически, не заламывала рук, но просто себе стояла, глядя в темноту. И сама она гляделась бледной, словно призрак.

Конь остановился.

— Спасибо, — Ежи не без сожаления спешился. Под ногами хлюпнула грязь, стало мокро и сыро, и под рукою тоже. Бледная грива обратилась брызгами.

А конь попятился.

— Пришел? — сказала Стася и всхлипнула.

Наверное, надо было что-то ответить, строгое, соответствующее моменту, но Ежи вдруг потерял слова. Только и сумел, что шагнуть на встречу, сгрести в охапку да так и замер. Стоял, не способный поверить, что жива.

Цела.

И…

И сердце её билось громко, едва ли не громче его собственного. А в груди кипели слезы. Их Ежи тоже слышал. Как и обиду. И усталость. И…

— Не отпущу, — сказал он зачем-то.

— И не надо, — Стася мазнула ладонью по носу и сама вцепилась в рукава, будто испугавшись, что Ежи, нарушив данное слово, возьмет да отпустит. — Ты… один?

— Не совсем, — вынужден был признать Ежи. — Там… свеи идут. С кораблем.

— С кораблем — это хорошо, — Стася тихонько вздохнула и все-таки отстранилась. Немного. А показалось вдруг, что пропасть пролегла.

— И этот твой… жених.

— Он не мой. Жених. И вообще… что это за манера, живого человека против воли замуж отдавать?

Теперь Ежи видел, что она улыбается.

И как улыбается.

И душа его пела от этой вот улыбки.

— Сложно все… но тут… в общем, я не одна… много кто… там, — она махнула куда-то в темноту, в которой дрожала звездочка костра. — Сидят. В стороне… и еще Лилечка. Хорошо, что вы нас спасли, а то холодно здесь как-то что ли. И есть хочется.

…позже, сидя на огромной бочке, на которую для тепла накинули толстенную шкуру — Стася старалась не думать, где водятся подобных размеров медведи, крепко надеясь, что жизнь позволит избежать встречи с ними — она жевала сухую лепешку, запивала холодным компотом и думала, что, наверное, стоит извиниться.

Перед Ежи.

И самозванным женихом, который определенно не собирался от жениховства этого отказываться. И перед свеями тоже. Хотя, если подумать, перед ними она точно не виновата. Лилечка сама ушла. Ну, то есть с теткою, которая, явно подозревая, что за это приключение её не похвалят, держалась поближе к Стасе.

Но на свеев поглядывала.

И время от времени тяжко вздыхала.

Лилечка вот, забравшись на вторую бочку — и для неё нашлась шкура, вряд ли меньше первой, все-таки медведи в здешних лесах водились матерые, плохой экологией не испорченные — мотала ногами и что-то рассказывала.

Свеи слушали.

Обступили и слушали.

Внимательно так. И было во всем этом что-то донельзя странное, ненормальное даже — матерые мужики, которые этих вот медведей, как Стася подозревала, самолично завалили, может, даже без оружия, и склонили головы перед хрупкой полупрозрачной девочкой.

— Шапочку ей подарить надо, — сказала Стася Бесу, что улегся на коленях, ибо колени хозяйские, как любому коту ведомо, всяко мягче медвежьих шкур будут. — Красную.

— Зачем? — хором спросили Ежи и князь, одаривши друг друга взглядами… странными такими взглядами. Что-то в них новое появилось.

— Для порядка, — Стася почесала Беса за ухом. И решилась. — Извините.

— За что? — поинтересовался Радожский, как почудилось, с издевкой.

— За беспокойство. Я… не думала, что так получится. Честно. Скучно стало. Тоскливо… вот и решила прогуляться. А кто ж знал, что…

— Вот и мне интересно, кто знал, — протянул князь презадумчиво. А Ежи и говорить-то ничего не стал, кивнул лишь.