Понаехали!

- Я ему сказала, а он обозлился. Мол, невозможно такое. Урон чести родовой. Что, если мне чего хочется, то в тереме я могу травки сушить, но так, чтоб не мешать другим и вовсе лучше бы отказаться от дурной затеи. Я настаивала. А он… раз за разом, слово за слово… вот и вышло, что вышло, да. Разругались. И я… я сказала, что ежели так, чтоб иную жену искал. Он, к слову, и нашел. Не долго по мне тосковал, да… почему-то это было обиднее всего. Вроде как любовь ведь была.

- Вроде…

- Именно, что… наставница, когда я все это выложила, осерчала крепко. Стала кричать, чтоб я мириться шла, чтоб не думала, а как я отказалась… в общем, она выставила мне долг. За воспитание. За учение. Проживание… и еще много за что. Вышло почти в десять тысяч золотых…

Эльжбета промолчала.

…а ведь платили и по двадцать, и куда поболе… тот же Гурцеев, помнится, все сорок пожертвовал школе.

- И добавила, что если я такая умная, то найду способ заработать эти деньги. Сама. Велела убираться. И возвращаться в Китеж только тогда, когда все-то верну.

- И ты…

- Клятву дала. И сдержала. Что уж тут… не скажу, что было легко. Не было. И ты права, люди всякие попадаются. Порой… мне хотелось все-то повернуть, переиграть, согласиться на эту вот свадьбу и оказаться в тереме, где тепло и кормят сытно. Где нет… многого дурного нет. Но я смогла.

- Думаешь, иные тоже смогут?

И все-таки сомнения оставались.

- Я ведь… я собиралась потихоньку изменить программу… те же факультативы… их ведь сперва не было, а теперь есть. Я хотела сделать их обязательными. Увеличить количество часов по травоведению, целительскому мастерству, проклятиям и прочему… я…

Эльжбета Витольдовна замолчала.

- Только… им это не надо, верно? Тем, кому и так неплохо.

Камень под ладонью сделался и вовсе холодным. И показалось вдруг, что зря она пришла, что и книга-то эта, и сам камень и вправду всего-навсего история.

А что толку от истории?

То-то и оно…

Эльжбета осторожно сняла почти остывший камень с подставки, чтобы убрать его в мешочек, а тот спрятать в складках платья. Душу не отпускало двойственное чувство, с одной стороны никуда-то сомнения не делись, с другой… она не знала, как еще им помочь.

А главное, надо ли?

Глава 40 Сказывающая, что ведьмы бывают разными

Глава 40 Сказывающая, что ведьмы бывают разными

 

…мне стали сниться вещие кошмары.

 

Запись, оставленная некой боярыней Невтюховой, весьма любившей всякого рода гадания, а после вовсе убедившейся в своей способности прозревать грядущее.

 

Во дворец ехали не просто так. Оно и понятно, разве можно вот так взять и поехать во дворец? Сперва надобно вид приобрести годный для визиту высочайшего. И вот уже кружаться над Стасей девицы, хлопают руками, вздыхают и охают, сетуя, что кожа у боярыни темновата, а волосы и вовсе коротки.

Срам-то какой.

И спешат втереть в эту вот темную обветренную кожу какую-то пакость. А после другую и третью. Лезут с белилами в серебряной банке.

Самыми лучшими.

- Нет, - тут уж Стасино терпение закончилось. – Никаких белил. И румян. И…

…и не так уж она страшна собой, чтобы нанести государыне глубокую моральную травму. Девицы, как ни странно, спорить не решились.

Платье подали.

Платья.

Холодом опалила шелковая нижняя рубаха. Стася-то и поежиться не успела, как поверх легла вторая, а там и платье, тяжеленная, что броня. На этом вот платье, князем привезенным, - надо будет спасибо сказать, что ли, ибо подобной роскоши в Стасиных сундуках точно не имелось – переливались синим, зеленым цветом драгоценные камни.

Встречают…

Имелись у Стаси сомнения, что даже это вот одеяние, роскошное до отвращения, поможет. Что-то подсказывало, что рады ей не будут.

Совершенно.

И…

…и если вдруг, то что ей терять? Имя? Да, Евдокима Афанасьевича, который на возрождение рода надеется, пусть вслух о том и не говорит, жаль. Но он поймет.

Он понимает куда лучше, чем живые.

И если Стася решит вдруг уехать, то…

…а она уедет.

Решение пришло в тот момент, когда две девицы, пыхтя от натуги, подтащили к Стасе зеркало. Огромное. В тяжелой раме. Такое и мужчинам-то поднять нелегко, а поди ж ты, справились.

- Хороши, боярыня, - сказала старшая, глядя на Стасю почти с удовлетворением, только все одно поморщилась, ибо не бывает у приличных боярынь темной опаленной солнцем кожи. А она взял и от белил отказалась.

Капризная.

Их недоумение, и раздражение, хорошо спрятанное, ибо выучены были девицы отменно, Стася чувствовала. А еще, что рано или поздно, но согласится она и на белила, и на румяна, и на прочие весьма важные для приличной боярыни вещи.

А в зеркале отразилась…

Нет, не Стася.

Не может быть, чтобы вот эта вот кукла, завернутая во много слоев дорогих тканей, Стасей была.

Тогда-то и поняла она, что уедет. Потом. Позже. Когда поймет, что делать с Радожским. И с невестами царскими, ибо смотрины смотринами, но ведь когда-нибудь они закончатся.

И…

- Вы прекрасны, - сказал спокойно Радожский и взгляд отвел, потому как взгляд этот показался Стасе до крайности виноватым. Читалось в нем извечное «но». Прекрасны, но…

А вот Ежи смотрел иначе.

Растеряно.