Понаехали!

- Много воли взял, - голос у боярина оказался громким, раскатистым, и слова его слышали все, от свеев, что не спешили сходить на берег, хотя несчастливо – ибо счастливыми они не выглядели – освобожденных девиц они все-таки спровадили, до Лилечки. Та сидела на шее Норвуда, оттуда поглядывая, что на окрестную суету, что, собственно, на боярина. Хотя, как Стася подозревала, интересовал её не сам Соболев, но шапка его высоченная.

- Сколько есть, а вся моя, - отозвался Радожский, руки на груди скрестивши.

Против боярина в шубе его роскошной он гляделся неказисто, но вот поди ж ты, именно Соболев первым взгляд отвел.

- Не бывало такому, чтобы Соболевы служили худородным!

- И с каких пор Волковы худородными стали? – Стасе стало донельзя обидно.

Не за себя.

За Волковых.

- Нет больше Волковых…

- А я кто?

- А вот пущай государь и разбирается, кто ты такова! – он не только сказал, но и посохом ударил да так, что корабль затрясся. Стасе даже показалось, что слышит она натужный скрип дерева, которое из последних сил держится.

- Не шали, - Норвуд повел головой и каким-то… очень уж нечеловеческим вышло движение.

А Ежи просто подвинулся, вставая между Стасей и этим… боярином.

Нервный он.

А ведь чего бы? Все живы, здоровы. Радоваться надо…

Боярин развернулся и ушел. Вот так вот… просто? Развернулся и ушел? А… дочке доброе слово сказать? Или там… не очень доброе, но определенное.

Стася посмотрела на Радожского.

На Горыню.

- У тятеньки нрав тяжелый, - она развела руками, явно оправдываясь. – С завтрева снова явится. Подкупать будет. Он завсегда так. Если силой не вышло, то золотом попробует…

- Он просто заклятый, - сказала Лилечка, стукнувши ножкой по плечу свея. – Вот и колобродит.

- Заклятый?

- Колобродит?

Лилечка зевнула и кивнула, соглашаясь со всем сказанным. А после добавила:

- Мой тоже ругаться станет. Крепко. И небось дома запрет… а дома скучно. Можно, я тоже к тебе перееду?

- Нет! – несколько нервозно ответила Стася. И поспешила объяснить. – Ты еще маленькая. И родители тебя не пустят. Вот подрастешь…

- Замуж выйдешь, - подхватила Горыня.

- И тогда уже муж не пустит, - завершила Светлолика, подавив зевок. – Чего? Я ж правду говорю!

В том-то и проблема.

Впрочем… время было поздним, а проблема – не сказать, чтобы такой, которая требовала немедленного решения. И вообще, Стася обо всем этом завтра подумает.

Да, завтра определенно думаться будет легче.

 

От купца Аглая выходила презадумчивой. Нет, гнать её никто-то не гнал, напротив, что Фрол Матвеевич с супругою, что его сродственник, что вся дворня их и постоялого двора, где они остановились, все-то люди были милы и вежливы.

Учтивы несказанно.

И к Аглае относились так, будто бы она все еще оставалось княжной Гурцеевой, а не вот это вот. Но чем дальше, тем душнее, теснее становилось на просторном этом подворье. И чистое оно.

Ухоженное.

Стоит на краю купеческой слободы, где люди-то селятся уважаемые, но вот…

Невозможно.

Будто что-то изнутри мучило, терзало Аглаю. То ли совесть, то ли просто несварение. Хотя…

- Экипажу возьмите, - прогудел Фрол Матвеевич, оглядывая Аглаю со всех сторон. – А то ж это… невместно-то без экипажу.

- И провожатого, - поддержал брата Матвей Фролович.

- Троих, - купец растопырил пальцы для наглядности.

А уж хором они произнесли:

- Неспокойно ныне в городе.

Аглая хотела отказаться, все ж идти недалеко, но… согласилась. Нехорошо расстраивать людей, которые искренне желают ей добра.

Да и…

Действительно, неспокойно.

И понять Аглая никак не может причин этого вот неспокойствия.

- Извините, - сказала она, потупившись. – Но… просто… я не могу больше остаться здесь. С вашей женой все будет хорошо. И с ребенком тоже. Мальчик родится…

Купец крякнул и покраснел.

От радости.

- Вы только время от времени целителю показывайте, а так… она молода и здорова. И, думаю, еще не раз вас порадует.

…экипаж оказался каретою внушительных размеров, которую на подворье держали для гостей особых. И в эту самую карету Аглаю усадили со всем возможным почтением.

Сунули в руки корзинку с кренделями да плюшками.

Приставили короб с квасом.

На крышу – сундуки.

- Ткани там, - сказал Фрол Матвеевич.

- Наилучшие, - Матвей Фролович бороду огладил. – А то где это видано, чтоб всего-то пара сарафанов. Пошьете себе чего.

Аглая хотела было ответить, что шить она не умеет, да и… куда ей теперь наряды-то.

- Не побрезгуйте! – сказали купцы хором. – В благодарность…

Как им было отказать.

Да и надо ли?

Ткани ведь продать можно… правда, Аглая не очень понимала, кому и за сколько, но вот если в перспективе, если не сладится у неё с Козелковичем, если то странное, толкающее её вперед, не успокоится, ей ведь нужны будут деньги?

Да и те, что купцы на прощанье сунули, тоже пригодятся.

Надо было бы заглянуть, но… неудобно. Ей говорили, что думать о деньгах – удел людей подлого сословия, что воистину благородные никогда-то не задаются подобными вопросами, ибо есть куда более важные. А вот она, Аглая, все-таки благородная или не очень?

И если так…