Понаехали!

- Говори, - Вышень подкрепил слово пинком, и… что-то острое впилось в ребра. Острое и холодное. Оно скользнуло чуть ниже, уйдя в мягкую зелень мха, вспоров её и застыв.

…это…

- Ты говори, - огрызнулся Норвуд, попытавшись перевернуться на другой бок.

Магические путы давно ослабли, но вот заговоренная веревка держала не хуже. Пока держала.

- Зачем служить пошел? – и снова пинок.

А потом еще один.

Вышень обходил танцуя, дразня, заставляя поворачиваться за ним, пусть и без надежды успеть. Жрец же наблюдал за игрой некоторое время.

- Помни. Он живым нужен. И злым… очень злым.

- Будет, - осклабился Вышень и в руке его возник клинок.

Другой.

Он спрятался меж пальцев, чтобы вынырнуть и вновь уйти в рукав, а после появиться в другой руке. Упасть, вспоров кожу на плече Норвуда.

- Кровь сладко пахнет, - сказал Вышень доверительно, выдирая клинок, ушедший в землю. – Так ты Козелковскому служишь?

- Ему, - согласился Норвуд.

Кликок поисал полукруг, чтобы разодрать шкуру вдоль хребта. Порез был длинным, кровящим, но неглубоким. Боль? Боли Норвуд почти не ощущал.

Как и злости.

- Почему?

- Он предложил.

- А ты согласился?

- Почему нет.

- И вправду… а если я предложу? – в третий раз клинок лишь пригладил кожу, вновь отворив кровь, которая лилась на землю тонкими струйками.

- У меня уже есть хозяин.

- Зря. Хозяйка лучше. Хозяйка добрая, - почему-то сказано было с насмешной. – И умная… всех перемудрила… они думают, что сами, но на деле… все будет иначе.

- Заговор?

- Заговор, - согласился Вышень, мазнув взглядом по фигуре жреца, который замер, вглядываясь куда-то вдаль. Что увидел? Что почуял? – Еще какой заговор… соберутся бояре славные, чтобы порядки вернуть… у царя три сына… четыре даже, но четвертый мал еще… старший невесту выбирает. Решил возродить обычай древний… но кого бы ни выбрал, прочие обидятся. Особенно обидятся, если вдруг с прочими невестами несчастье приключится.

- Ты многое слышишь, - сказал жрец, не отворачиваясь от белых стен дворца, которые высились совсем рядом. Неужели там не чуют этой вот волшбы.

- Многое, - не стал спорить Вышень, прервав свой танец. Он опустился на пятки. – Еще бы говорить позволено было…

- А разве запрещают?

- А разве может сын против слова отцовского пойти? Хороший сын… я хороший сын, - сказано это было с немалой тоской. – Но ты, свей, умрешь. Тебе можно… сказать. Ведьмы на царевича морок наведут, невест проклянут, а проклятье это по всему-то дворцу расползется… и случится там смута, умов помрачение. А там и до бунта недалече. Все погибнут, кроме маленького, которого можно будет и оженить с правильною невестой.

- Это с той, которой ты служишь?

- Не я. Отец.

- И ты клятву давал, - напомнил жрец, отворачиваясь. И поморщился. – Плохо.

- Что клятву давал?

- Нет. Другое. Спешить надобно.

- Тогда спеши, - рявкнул Вышень, вскакивая. – Спеши. Делай, что должно… твори свою проклятую волшбу… знаешь, на чем она? На крови невинных дев… и на муках их.

И снова сел на пятки, замер ненадолго, а после принялся раскачиваться взад и вперед.

- Твари… твари одни кругом… и я не лучше.

Совесть – тяжкое бремя, это Норвуд по себе знал. И перевернувшись на спину, попытался ухватить серебряную рыбку клинка. Времени у него осталось немного.

- Я тоже тварью стал, - сказал Вышень и поднялся. – Из-за… таких вот… она притянула…

- Много говоришь.

- Так заткни! - Вышень застыл, глядя на жреца, но тот лишь усмехнулся.

- Люди… ваши смешные страстишки. Госпожа использовала низкорожденных дабы получить то, что было ей обещано.

- Кем!

- И госпожа исполнит давний договор. Даже если ты, человек, этого не желаешь. Но коль тебе противно то, что ты делаешь, то выбор есть.

- Какой же?

- Ты можешь сам взойти на мой камень. Добровольная жертва имеет большую силу, - и Норвуд готов был поклясться, что жрец сказал это вполне серьезно. – Возможно, тогда мне понадобится меньше жизней.

- Я…

- Но если ты не готов, то сядь и помолчи. Отвлекаешь.

И он вновь вернулся к котлу, в котором все также лениво булькало черное варево. Норвуд оскалился, но княжич едва заметно покачал головой. Не время.

Он произнес это лишь губами.

Жди.

Чего?

Или… кого?

Их он учуял издали, все же то ли заклятье было таким, то ли за долгие годы его, Норвуда, человеческое обличье переняло некие способности от волчьего, но ветер донес запах цветов. И крови. Боли. Паленой плоти.

Страха.

Норвуд подобрался.

А следом жрец замер, прислушиваясь к чему-то. Уж не к тому ли, как дрожит покров мира, готовый расколоться. Тихо выругался кто-то сзади. Вышень же положил руку на рукоять меча. И лицо его перекривилось. Впрочем, выражение это, величайшего отвращения и, пожалуй, страха, исчезло за мгновенье до того, как мир раскололся-таки, выпуская людей.