Понедельник — пятница

Курить было можно. Он оглядел нас и весело, будто это доставило ему радость, объяснил:

— Вот ведь как застряли! Говорят, в Тайрюзовку теперь неделю ни пройти ни проехать. А у меня магнитофон, радиоприемник — на себе не потащишь.

Дверь в прихожую из комнаты не закрывалась, и я увидел, как молодая женщина снимает тяжелое, вымокшее пальто. Движения у нее были медленные, усталые, она провела ладонями по лицу, словно пытаясь согнать эту усталость. А парень, ее муж, стягивал сапоги, торопливо разворачивал шуршащую простыню, — ему не терпелось скорее лечь.

— Володя, — тихо позвала женщина. — Помоги мне с этой раскладушкой.

— Ничего, — ответил Володя. — Она легкая.

Он снова оглядел каждого из нас. Взгляд у него был чуть ли не гордый. Ох, до чего же самодовольный был этот парень! «Вот, — казалось, хотел сказать он, — видали, как надо с ними». Картозия отвернулся. Я поглядел на женщину, пытающуюся поставить раскладушку, и в нашей комнате стало тихо. Мы лежали и слушали, как женщина ставит раскладушку. Должно быть, она была вовсе не легкой, эта раскладушка.

— Ты бы все-таки помог ей, — сказал Разин. — Нам неудобно, мы раздетые.

— А, — махнул рукой парень, — я сам сегодня еле живой.

— Придется встать, — сказал Разин.

Женщина слышала наш разговор и торопливо ответила:

— Нет, нет, не надо, уже все в порядке. Только не входите пока, пожалуйста.

Она потушила в прихожей свет, и мы слышали, как она раздевается. Потом раскладушка скрипнула — должно быть, женщина легла.

— Спокойной ночи, — сказала она.

— Спокойной ночи, — ответили мы.

— Вы не обращайте на меня внимания, — сказала она. — Я крепко сплю.

Парень, ее муж, тоже лег и устраивался поудобнее, подтыкая под себя края одеяла.

— Не кури больше, — строго сказал ему Картозия. — И так надымили, хоть топор вешай. Ты что, в Тайрюзовке воспитателем работаешь?

— Ну.

— Видел я тебя там, — объяснил Картозия. — Культура! Я и то перед сном жену обязательно поцелую.

— Обойдется, — усмехнулся парень. — Я ж говорю, что еле живой.

Мы погасили свет и слушали, как засыпает женщина. Она легонько посапывала во сне. Потом заскрипела кровать сержанта. В полумраке я увидел, как сержант встал и, стараясь не наткнуться на стулья, стоявшие возле кроватей, пошел к столу.

— Вы не спите? — шепотом спросил он. — Мне бы только позвонить.

— Валяй, — глухо сказал Разин и зажег свет, как будто нельзя было звонить в темноте.

Сержант долго вызывал Бирюсу. Он сидел у стола в белой казенной рубашке и кальсонах, босиком, а пояс с кобурой и пистолетом был на нем. Наконец Бирюса откликнулась, сержант назвал номер и весь подался вперед от нетерпения.

— Оля? — спросил он. — Это ты? Это я.

Надо полагать, слышимость была паршивая, потому что сержант мало-помалу начал говорить все громче и громче и наконец почти кричал в трубку:

— А Катюша-то как? Катюша как, я спрашиваю? Температуры нет? Устала ты, поди, с ней? Устала, я говорю? Ну ладно, ложись, спи. Спи, я говорю.

Он осторожно положил трубку на место и ладонями пригладил свои прямые, реденькие, просвечивающие на темени волосы.

— Разбудил, — виновато улыбаясь, сказал он. — Только что заснула, а я разбудил.

Он прошлепал босыми ногами к кровати Разина, погасил свет и ощупью добрался до своей койки. Что-то тихо зазвенело. Видимо, он расстегивал ремень и прятал на место, под подушку, свой пистолет…

Потом все мы делали вид, что спим. Я не мог уснуть. Я не мог снять трубку и позвонить. Тысячи размытых весной километров разделяли нас. Здесь была ночь, а там, дома, вечер еще и не начинался, пожалуй.

Не выдержал этой тишины Разин. Он встал на кровати, открыл форточку и закурил, высунувшись на улицу. Там подмораживало, и холодный воздух хлынул к нам в комнату.

— Простудишься, — сказал я Разину.

— Ничего, — ответил он.

Я пересел на его кровать.

— Чего не спится? — спросил я.

— Так, — ответил Разин. — Завтра дел много.

Он соврал, конечно. Конечно, дела у него завтра были, и много, но он думал сейчас не о них. Я-то хорошо знал, о чем думал Разин. И вовсе не потому, что так уж здорово я умею разбираться в людях, — нет, просто каждый из нас когда-то проходил через одиночество, вот и все.

«ТЕЩИНЫ ЯЗЫКИ»

Тамаре Богачук, мастеру

Хотя у Галины Сергеевны был и точный адрес, и подробнейшее письмо с указаниями, где пересаживаться и к кому обращаться, она ехала с тревогой, неуверенностью и, пожалуй, даже с каким-то самой себе непонятным чувством растерянности. Николай Петрович проводил ее до Ярославского вокзала, и она попросила:

— Ты уходи, не надо ждать…

Ей хотелось наконец-то остаться одной, хотя впереди было трое суток дороги.

В купе к ней никто не сел. В мягком вагоне ехало человек пять или шесть, все мужчины. Хорошо, что она одна в купе, и хорошо, если никто не поселится в пути. Впрочем, можно поговорить с проводницей и все устроить, мест-то много…