Понедельник — пятница

Мы жили здесь несколько дней, и мне казалось, что я хорошо знаю своих соседей. Главный механик автоколонны Дзукуй Картозия весь день бушевал в кабинете начальника строительно-монтажного поезда. Не хватало машин; на одном из разъездов утонул бульдозер; самосвалы бились на раскисших дорогах; на карьере свалился экскаватор. Картозия названивал в Тайшет и Братск, в управление строительства, и кричал, что у него машины стоят разутые. В управлении советовали жать на Штанько, начальника снабжения поезда, и Картозия, потрясая бумагами, снова кричал: «Да разве можно разговаривать с этим меньшевиком?» Штанько грозился подать на него за «меньшевика» в суд, но резина все-таки находилась.

Третий в нашей комнате — Александр Разин, парень лет двадцати шести, — был бригадиром взрывников. Время от времени в поселке начинали звенеть стекла, доносился тяжелый звук взрыва и долго еще повторялся, отражаясь от сопок, словно заблудившись в них. В поселке говорили: «Саня шурует». Взрывники уходили в тайгу с утра и аммонит тащили на себе, в рюкзаках. За день Саня выматывался так, что уже не мог идти ни в кино, ни на танцы, хотя по нему сохла добрая половина поселковых девчонок.

До того, как приехать сюда, на строительство Абакан-Тайшетской дороги, Разин служил в армии, в саперных частях, и любил порисоваться своей опасной работенкой.

— Техника безопасности в нашем деле, — меланхолически заявлял Разин, — это зола. Если у тебя в руках тонна-другая взрывчатки, никогда нельзя сказать с уверенностью, что больше всего понадобится тебе вечером: чай с лимончиком или оркестр за счет профсоюза. Знаете такой призыв: «Храните деньги в сберкассе. Выгодно и удобно». Так вот, к нам он не подходит. Сапер должен тратить деньги, не сходя с места.

Разин был москвич и через каких-то своих московских дружков раздобывал немыслимо пижонистые вещи. Он ходил не в ватнике, как все, а в замшевой куртке с «молниями» и беретике с кожаной каемкой, и вокруг шеи у него была повязана шелковая косыночка с видами Праги.

На выходной Разин со всей бригадой уезжал в Тайшет, и очевидцы рассказывали, что в этот день в вокзальном ресторане дым шел коромыслом. Взрывники — в прошлом тоже саперы — гуляли крупно, не считая денег, а потом отсыпались у каких-то местных приятелей. Конечно, это тоже было пижонством, потому что после каждого загула Разин два дня ходил зеленый и пачками глотал цитрамон.

А вообще-то он был веселым парнем, и вечерами всякие байки рассказывал в основном он.

В тот вечер на него тоже нашло. Конечно, рассказы были по большей части не очень-то приличные и Разин не стеснялся в выражениях. «Ну, — говорил Разин, — приезжает один деятель из командировки домой, а ему никто не открывает…» Картозия и сержант так и покатывались со смеху. «А в другой раз уехал один муж в санаторий и, сами понимаете, познакомился там с одной бабехой…» И опять сержант хлопал себя по коленке, восторженно приговаривая: «Во дает!» — а Картозия заходился кашлем.

Потом Разин начал рассказывать о себе, и выходило, что перед ним не устоит никакая девчонка, — эти дурочки так и вешаются ему на шею. Должно быть, он не врал. Каждый вечер у нас в заезжей раздавались звонки и девичьи голоса просили позвать Разина. Он нехотя брал трубку и лениво отвечал: «Да… Нет… Не пойду, пожалуй… Будь здорова, киса». Картозия только головой мотал, слушая эти телефонные разговоры.

— Ах ты, черт! — говорил он. — Мне бы твои годы! Ты только не женись. Я вот в девятнадцать лет женился, ну и что? Сыну уже столько же, сколько тебе, у жены радикулит, и развезло ее вдобавок, как бочку.

— Да уж, — поддерживал его сержант. — Я вот тоже рано женился. Повязался по рукам, по ногам. Как мне в командировку ехать — жена в слезы. Я, говорит, знаю, что у тебя бабы есть. А какие там бабы, когда я на двести километров единственный милиционер. Ну, конечно, слово за слово — трах, бах, неделю, глядишь, не разговариваем.

— А я и не тороплюсь, — щурился Разин. — Мне и так недурно.

Он с хрустом потягивался всем своим большим грузным телом — и был похож в это время на большого сытого кота, даже зеленые глаза у него начинали поблескивать фиолетовым.

— Только чего ж ты дома сидишь? — поддразнивал его Картозия. — Эх, мне бы такие телефонные звонки.

— Пожалуйста! — говорил Разин. — Могу познакомить. Мировые есть девчонки. А тут — грузин, восточная кровь… И получится, как в том анекдоте…

Итак, в тот вечер он был особенно словоохотлив. Он успел вовремя замолчать, и Клаша — пожилая женщина, которая жила за стенкой и была вроде коменданта этой гостиницы, а заодно и уборщицей, и истопником, — не слышала его последних слов. Она вошла к нам и сказала:

— На эту коечку к вам гость будет. С женой. Жену-то мы, правда, в прихожей на раскладушке устроим, так что вы тут не очень-то разговаривайте.

Разин оживился. С женой?! Ну, зачем же бедную женщину на какую-то там раскладушку! Может, лучше мужа на раскладушку? Я толкнул Разина в бок: хватит тебе…

Вошел парень, поздоровался и спросил:

— Принимаете? Курить можно?