За забором, в палисаднике, по лужам разгуливали белые куры с измазанными чернилами крыльями. «Кур развела, — с неудовольствием подумал Трунов. — Вот тебе и сельская интеллигенция, директор Дома культуры».
Рогова была дома. Она встретила Трунова в дверях — очевидно, увидела из окна, что к ней кто-то идет. Была она в халате и держала полу халата, чтобы он не раскрывался снизу.
— А, это вы, товарищ Трунов! Заходите, садитесь, я сейчас.
Трунов остался в комнате и только тогда увидел девушку, сидевшую за столом. Он не заметил ее раньше, потому что Рогова, стоя в дверях, заслоняла ее собой. Девушка поднялась и тоже сказала:
— Заходите, садитесь.
Она была высокая, но худощавая, даже, пожалуй, угловатая, и все-таки очень походила на Рогову. Стало быть, дочь. Трунов первым протянул ей руку и назвал себя. Девушка что-то пробормотала в ответ, он расслышал только ее имя — Лиза. Как она смутилась от его прихода! А Трунов, с удовольствием отметив это, прошелся по комнате и сказал:
— Какие у вас курицы странные — в чернилах.
— Чтобы не потерялись, — ответила Лиза. Она все стояла, не зная, куда деть руки, и теребила поясок на платье. Трунов мельком оглядел ее. Платье сидело на ней неловко, не скрадывая, а только подчеркивая острые плечи, длинные руки и плоскую грудь.
— Вы тоже здесь работаете? — спросил Трунов, потому что надо было что-то спросить.
— Нет. В Езовецком леспромхозе, — ответила Лиза.
— Лес рубите? — пошутил Трунов.
— Я учительница.
— Далеко отсюда ездить?
— Километров тридцать, наверно. — Девушка начала осваиваться. — Правда, проезжей дороги сейчас нет, приходится пешком ходить. С субботы на воскресенье.
— Видел я ваших лесорубов, — усмехнулся Трупов. — Сидят, водку пьют.
Лиза не ответила.
Вошла Рогова, и в комнате сразу стало тесно, как если бы внезапно внесли и поставили посередине шкаф. Рогова была в кофточке с орденами. «А куриц чернилами мажет, чтоб не потерялись», — подумал Трунов.
— Может, чаю хотите с дороги? — спросила Рогова.
Он отказался и до вечера, уже в Доме культуры, занимался делами, просматривая отчеты о выездах самодеятельности в колхозы, планы лекций, слушал рассказ Роговой о диспуте с местным попом и вдруг спросил:
— А сегодня у вас что?
— Кино, — ответила Рогова. — Потом танцы, игры.
— И все?
— Все.
— Это в субботу-то? Тут у вас что-то не продумано.
— Все продумано, товарищ Трунов, — тихо и упрямо ответила Рогова. — А завтра будет наша постановка, «Коварство и любовь».
Трунов чиркнул в своем блокноте: «Недостаток, следует обр. вниман.». И опять листал отчеты о том, как проходили за чаем встречи сельских механизаторов, как работает клуб девушек и клуб юных кукурузоводов. Он и не заметил, что стемнело и что за дверью, в фойе, гудят голоса. Сейчас можно было кончить работу, проститься до завтра и уйти в гостиницу. Еще несколько секунд Трунов прислушивался к голосам за дверью и вдруг подумал, что можно ведь и остаться. Посмотреть фильм. А потом и потанцевать — все лучше, чем завалиться на кровать в номере с «Медведями».
В фойе он увидел Лизу, кивнул ей, как уже старой знакомой, и подумал: «Доска, а все-таки что-то в ней есть». Он подошел к ней и, шутливо поклонившись, сказал:
— Если вы не хотите, чтобы я сегодня умер от скуки, давайте скучать вместе.
Он не раз подходил к девушкам на танцах именно с этой, уже привычно произносимой фразой. Сейчас он с неудовольствием подумал, что на нем старенький костюм и старые ботинки. Двое каких-то парней, стоявших поодаль у окна, были одеты лучше его.
— Давайте, — улыбнулась Лиза.
Они смотрели фильм — старый, не раз виденный им, — и Трунов изредка поворачивался к соседке, чтобы шепнуть ей очередную шутку. Лиза наклоняла голову, волосы девушки касались лица Трунова, они пахли чем-то домашним и теплым. Там, в городе, у него были совсем другие девушки, и волосы у них пахли не так.
Потом он танцевал с Лизой и рассказывал о себе. Он любил рассказывать о себе, привирая, потому что в его двадцать шесть лет с ним не случалось ничего необыкновенного. В прошлом году он побывал в туристской поездке по Финляндии, это было уже кое-что. Лиза внимательно слушала, что он говорил о памятнике кузнецам в Хельсинки и об улице ремесленников в Турку.
А после, не дождавшись конца танцев, они вышли на улицу, пересекли ее, и в палисаднике Трунов обнял Лизу. Он сделал это легко и просто, даже, пожалуй, привычно, и успел почувствовать, как она вздрогнула. Губы у Лизы были холодными.
Девушка оттолкнула его.
В палисаднике было темно и тихо. Музыка, доносящаяся из Дома культуры, словно бы оставалась там, на улице, за забором и сиренями. Трунов видел в этой темноте только лицо Лизы, очень близко, вровень со своим лицом. Лиза спокойно сказала: «Вот какой вы…» — и пошла к дому по шуршащему песку, мокрому от недавних дождей. Трунов услышал, как зазвенел ключ, открылась и захлопнулась дверь, потом в двух окнах разом вспыхнул свет. Он видел, как на тюлевой занавеске появилась тень девушки; подняв руки, Лиза поправляла волосы.