Понедельник — пятница

— Я была девчонкой — голод, блокада, столько смертей… Сама выжила чудом. А потом Магнитогорск, госпиталь, раненые, раны, кровь… Я долго думала: почему так? Честное слово, я мучилась так же, как они. Спасение было в одном: найти свое, личное, пусть самое маленькое, счастье и удрать в него от всех этих бинтов, костылей, рассказов о войне. Я знала, что Володька влюблен в меня, но он-то был подростком тогда, а я уже девушкой, которой не давали проходу…

— Погодите, — остановил ее Ткачев. — Если вам трудно…

— Ну, что там! Это если вам интересно…

— Интересно, — кивнул Ткачев.

Он знал, что люди, рассказывая о себе, часто пытаются приукрасить себя и свою жизнь. Здесь же, в том, что говорила Люба, все было предельно откровенным, особенно это признание — желание удрать в личное счастье, желание, которое, что там ни говори, даже годы спустя после войны выглядело не очень-то порядочным. Впрочем, подумалось Ткачеву, может быть, я не все пойму и приму сразу, потому что я мужчина, а она женщина, и это — ее естественная слабость. Не все могут стать Зоей Космодемьянской или Лизой Чайкиной. Он не перебивал Любу.

— Можно было пуститься во все тяжкие. У нас некоторые сестры гуляли и пили — забывались… Мне это было тоже отвратительно.

Она встала, подошла к окну и отвернулась, охватив плечи руками. Ткачев не знал, что это ее любимая поза и любимое место — у окна.

— Я потом вам объясню, почему рассказываю все это. Вы ведь удивляетесь, верно?

— Немного, — признался Ткачев.

— Так вот, представьте себе теперь — молодой мужчина, майор. Война шла к концу, и я могла не бояться, что он погибнет, — ему надо было еще долго лечиться. Я знала, как Володьке было тяжело узнать, что я выхожу замуж, но уже ничего нельзя было поделать. Мы уехали к его родителям. Муж так и не вылечился…

Ткачев кивнул. Люба не видела этого — она не оборачивалась.

— И здесь все кончилось. Я была при нем прачкой, кухаркой, уборщицей.

Она обернулась. Ткачев, сняв очки, начал протирать их: так он мог хотя бы не глядеть на Любу.

— Молчите и осуждаете? — снова усмехнулась она. — Но это потому, что вы не знаете женщин, Вася. А теперь я объясню вам, почему рассказала все это.

— Ну, об этом я и сам догадался, — сказал Ткачев. Ничего неожиданного в Любе для него уже не было. Володька Храмцов ее вполне устраивал. Ну, месяц в море, зато потом несколько дней или неделя того самого счастья, о котором она мечтала. Ради этого стоило потерпеть месяц. — Значит, вы…

Она предупреждающе подняла руку.

— Да, да. Я еще не могла, не успела отойти от всего, что со мной было, а он торопил, настаивал… Я сказала ему, что внутри у меня пока, как в холодильнике. Но вы же знаете Храмцова… И вы обо всем догадались тогда, на свадьбе. Вы и еще тетя Лина. Я от нее тоже ничего не скрывала. Вы относитесь ко мне настороженно — ну что ж, вот вам вся правда. Но, может быть… — Люба неожиданно всхлипнула, — может быть, с ним…

Ткачев встал. Его вдруг охватила странная жалость к этой запутавшейся в самой себе женщине.

— Конечно, — пробормотал он, — ну конечно же, с ним все должно быть иначе. — И вдруг закончил с отчаянной решимостью: — Но, знаете, строить свое счастье на несчастье другого человека…

— Я сама жалею об этом, — тихо сказала Люба. — Но ведь я тоже человек… И не сердитесь на меня…

Он осторожно тронул Храмцова за плечо и глядел, как тот просыпается — медленно, с трудом, как бы не понимая еще, где это он, и кто его будит, и почему здесь Ткачев. Потом резко поднялся и сел.

— Васька? Что случилось?

— Ничего, — сказал Ткачев и ткнул пальцем в бумажку над кроватью: — Ты же просил разбудить тебя в двенадцать тридцать, а сейчас двенадцать тридцать.

Храмцов потянулся всем большим грузным телом и вдруг легко засмеялся — совсем как ребенок, которому приснился хороший сон и поэтому он возвращается в явь, в сегодняшний день, вот так, со смехом…

2 глава ВТОРНИК

ЛЕНЬКА

Обычно Байков приходил в порт за час до своей смены. Это стало привычкой. Пока получишь у диспетчера наряд на бригаду, пока перекинешься с кем-нибудь в коридоре шуткой, пока расставишь людей, час и пройдет. А во вторник он опоздал и появился у диспетчера минут за пятнадцать. Тот удивился: проспал, что ли, Зосим? Байков хмурился. Ну, проспал. Ребята, наверно, тоже с ног валятся. Сам знаешь, какой вчера был день.

Вчера кончили грузить «Ладогу». Теплоход пришел из Австралии с шерстью, выбился из графика, стояночное время у него было — пятьдесят часов. Иначе опоздает в рейс — и тогда в европейских портах поплачивай штрафы… Пришлось навалиться. К тому же судно было загружено черт знает как: в одном трюме девятьсот тонн, в других по четыреста или того меньше. Куда только смотрел стивидор там, в Сиднее, и наш второй помощник «Ладоги»? Вот Байков и проспал от усталости. Что на сегодня?

В наряде было — шестой причал, «Джульетта» — груз не трудный. А вот потом — грузить тракторы, это дело серьезное. Недавно помяли одну машину, пришлось писать в наряд замечание, и комплексную выработку бригаде не засчитали.