Понедельник — пятница

— Думай, — пожал он плечами. — На то ты и общественность. Придумаешь чего-нибудь — медаль дадим или орден. А мне не до орденов. Мне бы, милая моя, выговоров поменьше да инфаркт не схватить. Ну, у тебя все?

Она встала. Да, все. Эта откровенность была обескураживающей. Она знала, что Дмитрия Ивановича ценят и что он в общем-то работяга, а ежели и случаются накладки вроде этой с «Онегой» — что ж, кто работает без ошибок? И ордена у Дмитрия Ивановича есть, как-никак с молодых лет в порту… Все это она знала. И еще знала, что Дмитрий Иванович ей не поможет ничем.

Несколько дней спустя после этого разговора был юбилей Байкова — пятьдесят лет, круглая дата. Он пригласил к себе всю бригаду.

Ребята скинулись по десятке и долго ломали голову, что купить. Приемник? Есть у него приемник. Ковер? И ковер есть. И холодильник тоже. Галя предложила — сервиз. Ей вручили две сотни и сказали: вот и покупай сама, раз предложила. Только выбирай покрасивее, с цветочками какими-нибудь и золотом. И чтоб надпись была на самом большом блюде. Ясно?

Идти с Галей в магазин и тащить сервиз вызвался Вадим Лохнов. Все-таки тяжесть. Они поехали на Невский, и им повезло. Был венгерский сервиз, и с цветочками, и с золотом. Вадим нес тяжеленную картонную коробку и, как слепой, нашаривал ногами дорогу, чтоб не споткнуться.

— Сядем в такси, а? — попросил он. — Я уже весь мокрый со страха. Черт ее знает, как она застроплена…

Взяли такси и приехали к Байкову первыми, задолго до остальных гостей. Галя пошла на кухню помогать Надежде Петровне, жене Байкова, а мужчины хозяйничали в комнатах, потом отправились по соседям — за стульями.

Виновник торжества был еще в старой меховушке; время от времени он заглядывал на кухню и просил жалостливо: «Бабоньки, хоть кусочек чего-нибудь пожевать. Ведь со вчерашнего дня некормленый». Его гнали, и Байков уходил, бросая тоскливый взгляд на салаты и пироги.

Начали съезжаться гости. В маленькой квартире Байкова стало шумно и тесно. Хозяин уже красовался в полной форме, в куртке с бригадирскими нашивками и при галстучке. Из передней то и дело раздавались возгласы, смех, звонкие поцелуи. Запахи кухни мешались с запахом одеколона. Ребят было не узнать. Она впервые видела их всех вместе такими красавчиками. И ее тоже осматривали с удовольствием: вот это да, вот отхватила макси! Потом она почувствовала на себе чей-то взгляд и оглянулась: Дмитрий Иванович. Он только что вошел, и Галя просто не заметила его.

— Ты только подумай! — сказал он Байкову. — Ты только представь, эта вот женщина мне плешь проела. О перевороте мечтает — а ей бы в кино сниматься.

И вдруг, церемонно наклонившись, поцеловал Гале руку.

Она смутилась, вспыхнула, не догадываясь даже, как на самом деле хороша сейчас в этом зеленом платье со своими рыжими волосами. Байков пришел на выручку.

— Ишь ты, елка-палка, — сказал он. — Чего интеллигенция-то умеет, а? Старый черт, а разглядел… Вот и посажу вас рядом.

Были и незнакомые. Какой-то наголо бритый немолодой мужчина обнял Байкова, да так они и замерли. А потом оба враз полезли за платками и отворачивались от остальных, чтобы никто не заметил слез. А все заметили.

— Это кто? — тихо спросила Галя у Дмитрия Ивановича.

— Друг его, еще с войны. Наш лоцман. Недавно из Египта вернулся.

Глядя на него, трудно было удержаться от улыбки. Она сразу поняла, на кого похож этот лоцман. В магазинах продавались игрушки — резиновые физиономии. Надо было продеть сзади три пальца, и физиономия начинала потешно шевелиться: нос сворачивался набок, сходились и раздвигались брови, поднимались и опускались уголки большого рта. Вот точно такая же физиономия была у лоцмана. И еще потому, что она была необыкновенно добродушной, лоцман понравился Гале сразу.

Пришел немолодой бородач и долго разворачивал какой-то плоский пакет. Оказалось, бородач — художник, а в пакете — портрет Байкова. Все толпились возле портрета, поставленного на стул, кто-то сказал:

— Похож. Только почему у вас чайки розовые?

Бородач улыбнулся и спросил в свой черед:

— А вы разве никогда не видели, что на рассвете чайки розовые?

Галя видела. В порту на рассвете были розовыми чайки, мачты, краны, крыши — все, что выше воды…

Дядя Зосим был изображен в робе и защитном шлеме, с сигареткой в руке, а сзади — голубое небо и розовые чайки. Больше ничего. Хороший подарок. А Галя и не знала, что бригадира рисовал художник.

Уже собрались все, пора было за стол, когда раздался еще один звонок. Наверно, принесли очередную телеграмму. Байков пошел открывать, и из прихожей донеслось:

— Илюшка? Ну, удружил, елка-палка! Откуда ты свалился?

— Да прямо с Одессы.

Байков так и сиял, так и цвел! Вот это да! Илюшка Чернобай, бригадир из Одесского порта, — надо же! В прошлом году Байков ездил в Одессу поглядеть, как работают тамошние докеры, подружился с ребятами — и вот пожалуйста! Откуда только узнали про его пятидесятилетие? А подарок — шлем с подписями всей бригады, в которой он был, и еще модель портального крана. Ну молодчага, ну друг! За стол, за стол! Вот сюда, на самое почетное место!