Чтобы ответить на эти вопросы, мы рассмотрим здесь некоторые аспекты английской доктрины о суверенитете парламента, хотя, конечно, похожие сомнения могут возникнуть в отношении высших критериев правовой валидности в любой системе [73]. Под влиянием доктрины Остина о том, что закон по своей сути есть продукт не связанной правом воли, старейшие конституционные теоретики писали так, как будто логически необходимо, что должна быть законодательная власть, являющаяся сувереном в том смысле, что она свободна в каждый момент своего существования как непрерывно действующего органа не только от правовых ограничений, налагаемых ab extra, но также и от своего собственного предшествующего законодательства. То, что парламент является сувереном в этом смысле, сейчас может рассматриваться в качестве установленного факта, и тот принцип, что ранний парламент не может запретить своим «преемникам» отменить свое законодательство, составляет часть высшего правила признания, используемого судами для идентификации валидных правил правовой системы. Однако важно видеть, что нет никакой логической, и еще менее — естественной необходимости, говорящей, что должен быть такой парламент; это лишь одно из положений среди многих других, равно мыслимых, которое мы приняли в качестве критерия юридической Действительности. Среди этих других принципов есть еще один, который столь же, а возможно и более, достоин названия «суверенитет». Это принцип, заключающий, что парламент не должен быть неспособен необратимо ограничивать законодательную компетенцию своих преемников, но, наоборот, должен иметь эту широкую самоограничивающую власть. Тогда парламент, по крайней мере, однажды в своей истории, был бы способен использовать даже более широкую сферу законодательной компетенции, нежели позволяет ему принятая установленная доктрина. Требование, что в любой момент своего существования парламент должен быть свободным от правовых ограничений, включая даже те, которое он сам наложил на себя, является, кроме всего прочего, лишь одной из интерпретаций двусмысленной идеи правового всемогущества [74]. Как следствие, она делает выбор между непрерывным (continuing) всемогуществом во всех вопросах, не влияющих на на законодательную компетенцию последующих парламентов, и неограниченным самоохватывающим (self-embracing) всемогуществом, исполнением которого можно удовольствоваться лишь однажды. Эти две концепции всемогущества имеют свои параллели в двух концепциях всемогущества Бога: с одной стороны — Бог, который в каждый момент своего существования обладает одним и тем же могуществом и, таким образом, не способный ограничить его, и с другой стороны — Бог, чье могущество включают власть разрушить в будущем свое всемогущество. Какой формой всемогущества — непрерывного или самоохватывающего — обладает наш парламент — это эмпирический вопрос, касающийся формы правила, которое принято как высший критерий при идентификации права. Хотя это вопрос о правиле, лежащем в основании правовой системы, — это еще и вопрос о факте, на который в данный момент времени, по крайней мере в некоторых пунктах, может быть дан совершенно определенный ответ. Таким образом, ясно, что принятое в настоящее время правило является правилом непрерывного суверенитета, так что парламент не может защитить свои статуты от того, чтобы их отменили в будущем.