Понимание

…Все мы, тогда еще молодые девчонки, лишь начинающие жизнь, поступали на работу в издательство, в той или иной мере вынужденно (интересно ли быть корректором?!), оставляя на время самое, по нашему разумению, увлекательное и волнующее: встречи и разлуки, письма мальчишек из армии, фильм «Мост Ватерлоо» и концерты Ива Монтана, кафе, танцы, милое ничегонеделанье…

Работа давала нам деньги на покупки новых «шпилек» и муара на пышные, модные в пятидесятых годах юбки, в какой-то мере заполняла пустоту бесконечно тянущихся будней — и только. А для нее, нашей «старшей» (ей было тридцать три года тогда) издательство было вторым домом, а порой казалось, что и первым. Все события и подробности работы касались ее лично, как, пожалуй, никого в нашем окружении.

Нам все время думалось, что Мелитина Леонидовна («Можно Миля» — разрешила она нам с самого начала называть себя по имени) могла посвятить себя более живому делу, чем бесконечное, кропотливое чтение корректур. Она была по натуре невероятно энергична, деятельна, импульсивна, легка на подъем. Возможно, она и сама чувствовала, что «рождена для чего-то большего», но и в том «малом», что составляло ее жизнь, она старалась быть большим человеком.

Мы в молодом эгоизме видели в Миле женщину, обойденную судьбой, не понимая, что юность ее совпала с временем страшным и тяжким. Мы рыдали на кинофильмах «Летят журавли», «Баллада о солдате», а к ней порой бывали безжалостны. Сами того не желая, мы постоянно «казнили» ее более удачливой молодостью, беспечностью, модными тряпками, болтовней о свиданиях и признаниях.

Но Миля не завидовала нам, нет. Что вы! Наоборот, она все время радовалась — открыто, искренне, с участием выслушивала наши полу-бредовые девчоночьи откровения, мягко давала советы, ненавязчиво руководила нашими поступками.

Она защищала нас порой от весьма справедливых нападок начальства — ведь, честно говоря, мы не всегда добросовестно относились к своим обязанностям.

Она убеждала нас: «Девочки, не ленитесь, пойдите в библиотеку для уточнения. Вы же не просто корректоры, вы первые и заинтересованные читатели издания, разве вам безразлично, каким оно выйдет к людям?»

Конечно, не обходилось и без конфликтов. Мы ведь не понимали, что для нее работа — это вся жизнь, а для нас не больше, чем этап, ступенька на лестнице, ведущей куда-то неведомо вверх. Любая из нас: не только корректоры, но и выпускающие, и техреды, и машинистки — вся наша издательская молодежь мечтала об иных высших сферах реализации заложенных в нас возможностей.

Мы были наивны и тщеславны. Я, например, удачно выступив в «Московском комсомольце» с небольшой ругательной рецензией на новый кинофильм, уже видела себя в снах известной кинокритикессой и мечтала о ВГИКе.

Мелитина Леонидовна не опускала нас насильственно с небес на землю, она была доброжелательна к «молодым дарованиям», она разделяла наши увлечения, с удовольствием читала с нами стихи наших кумиров — поэтов.

Но когда мы воспаряли чересчур высоко, манкируя при этом будничными делами, наша «старшая» была строга и неумолима.

«Все это замечательно, — говорила она, и вернисажи в рабочее время, и диспуты вечерами, и недели зарубежных фильмов, но если вы не научитесь серьезно работать вот теперь, сейчас, в нашем маленьком деле, то из вас никогда ничего не выйдет». Теперь-то мы понимаем, что Миля была истинным нашим наставником, воспитывая у нас творческое отношение к любой социальной обязанности.

Когда-то мы вычитали в одном «руководстве» для редакторов, что идеальный корректор читает, не вдумываясь в текст, поэтому редактор, мол, не должен полагаться на то, что незамеченный им стилистический «ляп» может быть «пойман» в корректуре.

Ох, как мы возмутились. И не за себя, за Милю. Именно в ней мы начинали видеть идеального корректора. Вот она вычитывает рукопись: страница, вторая, третья, — быстро поднялась, листает «Толковый словарь», или «Словарь иностранных слов», или «Географический атлас», или том БСЭ. Она никогда не задавала вопросов автору или редактору, не убедившись в том, что ее недоумение обоснованно. Уровень ее требований к любому изданию, над которым она работала, был неизмеримо высок. Ее возмущало, что корректорский труд заметно подвергается нивелировке, когда человеку все равно, что он читает, когда он ни в чем не сомневается.

Мы обязаны были работать по норме: определенное число листов в день «на гора». Миля читала медленнее, но зато после нее разным «буквоедам» и «крохоборам» нечего было делать. Все в рукописи было безупречно, и в монографии о художнике-маринисте уже не плыли «базальтовые» плоты, как о том извещал автор, а плыли «бальзовые»… И в «Школьной выставке картин», которую мы тоща выпускали, ребята благодаря корректору Антоновой видели перед собой портрет Айвазовского, а не Грановского (каким-то образом в типографии перепутали клише и никто, кроме Мили, этого не заметил — очень похожи были лица).