Пообещай

У него большая семья?

– Только спать положу не в доме, ничего? Все жду, что сын приедет, он обещал, что не сегодня, так завтра.

– Сын? – приветливо, но напряженно спросила Эмия.

Дарин вздрогнул – у него кусок хлеба в горле застрял.

– Да, младшенький мой. Восемнадцать ему вот только исполнилось – в институте учится на первом курсе. В Редьме как раз.

Она сидела рядом в кресле – мать. И Дар ощущал ее порами кожи, тянулся к ней и стыдился этого. Смотрел на ее руки с дорожками вен, на ногти с полосками почти что выполосканной водой грязи (часто в огороде, часто стирает). На рукав старой бежевой кофты с катышками с обратной стороны, на простой и потертый браслет от круглых часов.

– Дочка моя в столице живет, она еще не скоро навестит, скорее, я ее.

– Почему?

Эмия умудрилась уплетать за обе щеки картошку, запивать все сладким чаем и вести непринужденный диалог о том, что ему, Дару, было важнее всего услышать.

– Потому что внучок у меня родился месяц назад. Счастье мое.

– Как здорово!

Племянник…

И ухнуло секундным страхом сердце – не ЧЕНТ? Нет, иначе промолчала бы…

Дар сидел в доме, к которому должен был принадлежать, но не принадлежат, слушал свои\чужие новости, ощущал каждый миг времени так, будто сначала проглатывал его, а после выпускал наружу. Светло-синие стены, деревянный, накрытый ковром со стершимся от времени и подошв ворсом, старое кресло в углу, телевизор. Она, наверное, смотрела его вечерами, надев на нос очки, которые хранила на серванте в футляре.

Его место. Не его.

Он свой. Чужой. Он там, где должен и где не может быть, потому что здесь его не знают.

– А Вас как зовут?

Он пропустил, как представилась мама, пропустил ответ Эмии, очнулся, когда понял, что смотрят прямо на него – зависшего взглядом на портрете, с недонесенной до рта вилкой в руках.

– Дар.

Ответил, не подумав. И увидел, как (всего на секунду, на микрофрагмент) изменились вдруг глаза сидящей напротив женщины – стали глубоким и грустным космосом. Увидел, как опустились кончики губ, и каким печальным и беспомощным на мгновенье стал ее взгляд. Этот взгляд будто рассказывал: а у меня тоже был сынок… Дарин. Давно.

Она помнила. И до сих болела внутри от упоминания этого имени.

Дару отчего-то стало стыдно. Что он не подумал заранее, что не соврал, что не включил мозги, и теперь смотрел на лицо собственной матери, словно присыпанное гипсовой пылью – бледное, сероватое.

– С Вами все хорошо? – беспокойно подалась вперед Эмия.

– Все… в порядке.

Скрипнула дверь; за их спинами кто-то прошел – невнятно и глухо поздоровался.

– Тадеуш, а к нам студенты пожаловали. По хозяйству помогут.

Дар не обернулся, не смог. Хозяин дома буркнул «хорошо» и толкнул дверь в сени. Зашуршал там одеждой.

– На улицу пошел. Курить. Ладно, ребятки, кушайте, я вам в бане наверху постелю. Ничего, что вместе?

Карина Романовна отчего-то прятала глаза и смущение. Имя чужака колыхнуло в ней болезненный пруд памяти и то, что под ним.

– Вместе нормально, – серьезно кивнула Эмия. – Ведь мы жених с невестой, не волнуйтесь.

– Хорошо.

На них уже не смотрели.

Дальше мать словно потеряла к ним интерес – поджала губы, принялась в глубине комнат искать белье, полотенца, запасные тапки.

– Грязно там, подмести надо, – бубнила она автоматически.

– Я подмету.

Дар смотрел на поношенную юбку, на коричневые колготки, на кофту, обтянувшую плотную и негибкую уже спину.

«Я здесь, мама. Я рядом…»

* * *

– Если не хочешь, мы не будем здесь задерживаться. Хочешь, уедем быстро? Ведь ты… увидел.

Дар курил на балконе второго этажа. Комната над баней была примитивнее некуда – полутороспальная кровать, столик в углу, под ним громоздкая швейная машинка в чехле. Пара табуретов, старый и ненужный платяной шкаф, который пожалели выбрасывать. Тесно, как на съемной квартире в Бердинске.

Окна выходили на огород – черный пласт земли: прошлогодние грядки, валяющийся на тропинке грязный шланг, бочка в дальнем углу. Голые кусты, похожий на сдутый саван полиэтилен от теплицы; соседские крыши за забором.

– Нет, останемся пока. Поможем.

– Тебе же… больно.

Ему было больно. И хорошо, как никогда в жизни, – он был дома. Как призрак, как родной человек, которого не знают и не видят, как настоящий, пусть и непризнанный, сын.

– Побелим, пороги перебьем…

Он не слышал Эмию, не смотрел на нее. Уперся взглядом в спящий еще пока сад, где осенью, наверное, торчат вихрастые кисточки моркови, где лежат сытые кочаны капусты, где можно прямо с ветки рвать крыжовник.

О чем-то глухо разговаривал с матерью на крыльце отец. Не ругался, больше ворчал – наверное, не обрадовался визиту нежданых гостей. Его в ответ увещевали мягко, но монолитно – помощь нужна, пусть побудут пару дней… А если сын? Сыну в доме комната.

Дар понимал родителей.

Но он был готов пробыть здесь столько, сколько позволят. Спать на чердаке, питаться водой и хлебом, работать за спасибо.