Пообещай

Дарин постучал в некрепкую калитку.

Подождал. Постучал чуть громче.

Щелкнула дверь дома – с порога, одетый в белую растянутую майку, спускался отец.

– Вы?

Тадеуш удивился. Внутрь пройти не пригласил, особенной радости не выказал – скорее, испытал при виде Дарина замешательство. Помолчал, прочистил горло.

– Простите, но нам сейчас помощь не нужна. Вы один?

Он поискал Эмию взглядом – не нашел.

– Один. Здравствуйте.

– Добрый день.

Дар впервые рассматривал отца – чуть ниже его ростом, морщинистого уже, седого. С настороженными, как у кошки, и еще недоверчивыми печальными глазами. Оказывается, сын на него почти не похож – по крайней мере, не старший…

«А где мама?» – чуть не спросил Дар и вовремя прикусил себя за язык.

– А… Карина Романовна… дома?

– Нет ее, – Тадеуш сжимал в кулаке трубку, которую, вероятно, хотел раскурить, – уехала к дочке в столицу. С внуком помочь.

– Ясно.

И вновь повисла между двумя неловкая, почти тягостная пауза – Дар не мог решиться сказать главное, Тадеуш не смел прямо спросить: «Ты чего, парень?»

Длинный вздох.

«Он еще может уйти. Он должен уйти – так будет вернее…»

Но Эмия.

– Что… я могу Вам помочь?

Стоя у раскрытой калитки, Тадеуш становился все напряженнее; Дарин вздохнул и позволил рюкзаку соскользнуть с плеча. Поставил его у ног, наклонился, раскрыл передний на молнии карман. Достал паспорт. Понял, что сердце его в этот момент колотится тяжело, как у человека в окопе, навстречу которому танк.

– Вот… – протянул отцу. – Почитайте.

– Что это? – удивился тот. – Зачем?

Но паспорт в руки взял. Прочистил горло, достал из заднего кармана дешевый потертый футляр, выудил очки. Привычно заправил дужки за уши.

И открыл первую страницу.

На эту самую страницу – где имя, дата рождения и фотография, – он смотрел так долго, будто не мог поверить в очевидное. Читал один раз, два, двадцать….

Дар не выдержал, отвернул лицо, уткнулся взглядом в землю. Пояснил глухо:

– Там должно быть написано «Тадеушевич». Но «ЧЕНТ»ов не записывали по отцу…

И поразился, когда спустя вечность вновь решился поднять голову, – отец стоял, сняв очки, зажав внутренние уголки глаз пальцами.

– Ты прости старика, – раздалось негромко. – Прости, сынок…

«Признал».

И тогда Дарин принялся растирать слезы по щекам сам. Обещал ведь, что не будет… Не сдержался.

– Ты входи… Входи… Живой… Надо же.

Его затянули во двор. Взяли за плечи, а после обняли.

И почему-то невыразимо тяжело было ощущать, как вздрагивает под руками отец – застиранная майка, некрепкие уже плечи, седая голова.

– Не плачь, – шептал Дар, – я вернулся. Долго только шел, ты прости. Я знаю, что уже не ждали.

Ему не ответили, только сжали крепче. А после отпустили.

– Пойдем в дом-то. Еды у меня нет – не сварено, но я найду, накормлю… А ты расскажешь…

«Расскажу».

Дар впервые шел по двору. Не просто по двору, а «по своему, по родному».

* * *

Астрей.

Эмия не отрывала взгляда от монитора.

Он пришел… Сделал это.

Нет, она не будет слушать, о чем будут говорить, – это личное. Будет много слов и много тем – им есть чем друг с другом поделиться.

Она знала другое – оказывается, счастливой можно быть даже облаком.

Это их день. И ее. Сегодня ей, сидящей на подоконнике собственной квартиры и глядящей на радугу над Астреем, будет много часов подряд очень и очень радостно.

* * *

(Алексей Рыбников – Солнечное настроение)

После работы Калея вошла в «зал» – отлично освещенную комнату, длинную, как вагон, – и долго стояла напротив манекенов.

Эти платья – ее главная гордость. Она творила их вечерами и ночами (бывало, по несколько суток не спала, перебивалась светящимися ягодами и лавандовым ромом), по много раз «перекраивала» модели – совершенствовала то, что, казалось, было уже невозможно усовершенствовать. Голубые, облачно-белые, жемчужные, светящиеся – ее новая коллекция. С ней она легко могла бы выиграть титул Королевы Моды – ведь и так уже впереди всех по баллам, уже лидер в гонке, и до приза рукой подать…

Но придется отступить.

До самого прозвучавшего в прихожей звонка Калея с любовью водила рукой по бисеру, нежной оторочке манжет, по изящной вышивке и ангельски-красивым поясам.

«Черт тебя дери, Эмия».

Линея пришла точно в шесть, как договаривались. Прошла, ведомая роботом-домработницей, по коридору, миновала гостиную, спустилась в «зал».

И ахнула. Застыла на пороге, пораженная – приклеилась глазами к платьям.

«Смотри-смотри, – зло думала Калея, – запомнить все равно не удастся. Они прикрыты куполом забытья».

Главная конкурентка Калеи за приз Королевы Моды расхаживала вдоль манекенов, как дракон, допущенный в золотую пещеру, – капала невидимыми слюнями на светящийся шелк, на перламутровый жемчуг, на алмазный крой юбок.

– Нравится? – фыркнула хозяйка.

Линея, всегда выбирающая образ роскошной блондинки, не стала прикидываться.

– Нравится. Они… шикарны.

– Я тоже так думаю.

Если бы ни нужда, Калея никогда не допустила бы в свою «сокровищницу» конкурентку, но вхожая на любой Этаж Астрея Линея имела множество друзей – сотни, если не тысячи. А это именно то, что сейчас нужно.