Поп

Разные выступающие после этого в основном соглашались с первым и не вполне соглашались со вторым, давая себе возможность выплеснуть накопившееся раздражение против зарубежников, которые и впрямь, не испив ни капли из той чаши страданий, что выпала священству, оставшемуся в России при большевиках, не переставали клеймить этих страдальцев позором, сидя в тепле и безопасности, требовать от них покаяния, за которое тем пришлось бы испить чашу до самого донышка.

Всё же в итоге приняли точку зрения экзарха и так и постановили. Когда диспут окончился, отец Александр перемолвился словечком со своим любимым другом.

— Отче Александре, как ты жив-здоров? — расцеловываясь, спросил митрополит Сергий.

— Живее всех живых, как сказано советским Горацием про советского Веспасиана, — остроумно ответил отец Александр.

— Наслышан я, что матушка Алевтина детей более не рожает, а семейство твоё всё растёт и растёт. Так ли это?

— Ох, горе моё, растёт оно, — закивал отец Александр.

— Какое ж это горе?

— Да, и счастье, конечно. И счастья гораздо больше в жизни.

— А что с твоим войском?

— И про войско знаете?

— Слухи ходят.

— Кто же не знает, что отец Александр Ионин стал полководцем, — встрял в разговор отец Кирилл.

— С войском моим плоховато, — нахмурился отец Александр. — Комендант лагеря господин Вертер, одноимённый несчастному персонажу Гёте, то разрешает нам окармливать узников духовно и телесно, то вдруг категорически воспрещает. Вот уж месяц, как нам ни разу не разрешили привезти в лагерь обед. А ведь войску надо кушать, иначе это войско постепенно начинает состоять из доходяг.

— Немудрено, что твой Вертер так злобится, — сказал митрополит. — Под Курском-то германцу вломили по первое число. Треск стоял на всю вселенную. У тебя в Закатах-то было слышно?

— Треска не слышно, но что вломили им, это чувствуется, — сказал отец Александр.

— Так что, отче, сколько у тебя сейчас детей в семействе? — спросил отец Кирилл.

— Родных четверо, — отвечал отец Александр. — Вася, Митя, Андрюша и Данилушка. О них я давно уж ничего не знаю. Воюют ли, служат ли, живы ли вообще? — Он с надеждой взглянул в глаза митрополита, что тот снова даст ему какую-то весточку о сыновьях, но в глазах Сергия читалось: «Ничего, пусто!» — А приёмных у меня теперь шестеро — Коленька, Ева, Саша, Миша, Людочка и Витя.

— Даже Ева есть, — тихо рассмеялся отец Николай Гурьянов, стоя неподалёку и внимательно прислушиваясь к разговору.

— Выкрестушечка, — пояснил отец Александр. — Ага, была даже не помню как, Хива... а, Хава! Ну конечно, по-ихнему Хава, а по-нашему, по-правильному, Ева. Так я её окрестил. Вельми старательная христианка получилась. И даже в чертах лица ничего еврейского не осталось. Вот до чего! А вообще, у меня все приёмные детки хорошие. Озорничают, конечно, по молодости лет, но Закон Божий твёрдо знают, помощники у меня во всём. Такие славные птенцы оперяются под моим крылом! Особенно мальчик Коля. Да что там, все очень хорошие. Даже не берусь сравнивать. А вы просто так любопытствуете или с какой корыстью?

— С корыстью, отец Александр, — ответил экзарх.

— Слушаю.

— В Латвии, в городе Саласпилсе есть детский концлагерь.

— Детский? Да как же это?

— Немцы туда свозили детей казнённых родителей.

— Цари Ироды!

— Нам удалось наконец выпросить этих детей.

— Отдают? Я возьму, конечно возьму! Кого людям пристрою, а нет, то своё семейство пополню! — горячо заговорил отец Александр. — Уж кому, как не мне, знать, что такое концлагерь. А каково там бедным детям!

— Вот, отцы! — сказал митрополит. — Четверых родил, шестерых чужих приютил, и ещё готов взять. Сбывается, отец Александр, твоё юношеское пророчество, что будешь богат детьми.

— Мы все возьмём детей из Саласпилса, — сказал незнакомый отцу Александру совсем молоденький священник. — Кого себе, кого прихожанам пристроим. Когда можно туда поехать?

96.

Домой в Закаты отец Александр возвращался весьма не один.

Всё его существо рыдало, а сам он себе не мог позволить при этом поплакать, чтобы не расстроились дети, которых он вёз из лагеря в Саласпилсе. Трёх мальчиков и трёх девочек дали ему для устройства — десятилетнего Диму, восьмилетних Олю и Павлика, семилетних Лену и Витаса, и Галю пяти лет. То, что довелось отцу Александру увидеть в Саласпилсе, раздирало его душу на части. Жалобные, тощие, изможденные и больные подростки и совсем дети, руки пронумерованы, лица серые, бескровные, глаза, полные боли и страха. И сейчас в машине, которую выделил экзарх, они ехали всю дорогу от Латвии до псковских земель молчаливо, безрадостно. Каждый из них уже знал, что рано радоваться нельзя. И только Леночка иногда задавала вопросы:

— Дедушка, а мы куда едем?

— Я же вам говорил, что будем жить вместе в селе Закаты. Очень хорошее село, люди там добрые, хорошие. Места очень красивые.

— А немцы там есть?

— Немцы есть. Но они вас не тронут.

— Дедушка, а есть такое место, где нет немцев?

— Есть, конечно. И много таких мест.

— А можно мы туда поедем?

— Поедем, но сначала поживём в Закатах.

— А почему?