Попаданец в себя, 1960 год

Ну а я буду петь на свои слова.
Не поют золотые трубы,
Имя Дьявола шепчут губы,
Нету сил назад возвратиться,
Ленинград – моя заграница.
Я не смог бы там жить счастливо,
Не осмыслить мне Тель-Авива,
Мне в еврея не воплотиться,
Петербург – моя заграница.
Средиземное море где-то
Ворожит на прекрасный берег,
Ну а песня моя допета,
И никто мне уже не верит.
Ну а песня моя устало,
В немоту до-ре-ми нисходит,
Словно день в тишину провала,
Где проклятые черти бродят.
И не та уже в жилах сила,
Не забыть бы зайти в больницу,
За границей, конечно, мило,
Ну, а как перейти границу?
Как пройти мне любви таможню?
Кто откроет для сердца визу?
Что мне можно, а что не можно?
И чего я опять не вижу?
Сто вопросов и нет ответов,
Не забыть бы зайти в больницу.
Вы пришлите мне сто приветов
В Ленинградскую заграницу.
Средиземное море тихо,
Потревожит покой прибоем,
Да, в России сегодня лихо
Для того, кто Россией болен.
Да в России опять морозы,
И кого-то опять убили,
И уныло стоят березы,
Те, которые не срубили.
Да, на Балтике море хуже
И студенней, чем в Тель-Авиве,
И народ тут не так уж дружен,
И тоску избывает в пиве.
И вдобавок, шальные цены
И правители – вурдалаки,
Кровью залиты Храмов стены,
Воют брошенные собаки.
Не поют золотые трубы.
И пора бы давно проститься.
Почему нас совсем не любит
Петербургская заграница?

Я написал это стихотворение в лихие девяностые, когда съездил туристом в Израиль и впервые задумался об эмиграции. Суровая песня получилась с непонятной мелодией. Особенно при учете того, что петь перенос меня не научил, все не как у порядочных попаданцев. Спою лучше что-то лирическое.

Милая, может быть вечером,
Может ночью, а может – днем,
Мы с тобой парой вечною
Венчаться в рощу пойдем.
К липам, березам, яблоням
Или в кедровый лес,
Или к прекрасным ягодам,
Что посадил сам Бес.
В этой поляне ягодной
Между белых берез
Сердце свое мне выгодно
Свете отдать всерьез.
Белое тело краплено
Соком лесных плодов,
Все поцелуи тщательно
Вложены в память снов.
Можно ль придумать лучшую
Брачную нам постель,
Сердце давно обучено.

Пойти что ли Свету поискать, она сейчас на Горке жить должна, такого микропоселения на микростанции железной дороги. От того, что голосю тут раненным верблюдом (интересно, громко ли голосят верблюды), толку мало.

Я покачался и передумал идти куда-либо. Решил добить коньяк и в люлю, спать безопасней.

Глава 22

Проснулся я в полном раздрае. Совершенно отрезанным от управления телом или мозгом, закапульсированным. Опять меня пацан выбросил, чтоб я не мешал ему портить жизнь. Вновь я сижу (парю, нахожусь, располагаюсь…) в неком уголке мозга, огороженный прозрачным коконом, и размышляю без тревог и страстей.

Мой мальчик едет куда-то на верхней полке железнодорожного плацкарта, судя по отсутствию постельного белья и даже одеяла. Слез, обнаружил храпящих молодых людей по всему вагону, один не спал – он меня и просветил. Оказывается сейчас конец сентября и мы все едем на службу на Дальний Восток.

Несколько месяцев вычеркнуто из сознания, опять салагой полы мыть да картоху чистить. А потом написать роман под названием: «Снова дембель». Что-то такое читал в прошлой жизни!

Не фига себе, коньячку тяпнул!