Попаданство с вакансией

Я наблюдала, с каким восторгом Варьян смотрел на этот зверинец из птицеящеров или ящероптиц. Мощный клюв с наростом на конце, раскрываясь, обнаруживал частокол острых зубов. Форма клюва напоминала гусиный. Да такой зверь заорёт ночью, будешь пятый угол искать.

— Сийра Лео, — окликнул меня Варьян, — подойди сюда, — призывно взмахнул рукой.

Мы вчетвером двинулись на призыв специалиста по норнисам. Нас ожидал сюрприз. Рядом с Варьяном стоял Стефан ду Вудворд, непосредственный командир наших телохранителей собственной персоной в служебной форме. Подошли, обменялись приветствиями, парни поручкались.

— Лео, как тебе эти красавцы? — поинтересовался, поведя подбородком в сторону гужевой скотины.

— Жуть, — ответила я. — Разозлится — голову откусит без усилий.

— Они травоядные, голов не откусывают. Согласись, красивые же.

— Орут уж жутко. Они же ночью спать, наверное, не дают, — не выказала я своего согласия с оценкой красоты норнисов.

— Они ночью спят. А орут потому, что волнуются и между собой отношения выясняют.

— Стеф, у вас лошадей нет, что ли? Только ездовые птицы? На австралийских страусов эму очень похожи.

— За свою жизнь здесь я не видел ни одной лошади. Норнисы не совсем птицы. Я эму только на картинке видел, когда в школе географию проходили. У них, помнится, хоть недоразвитые крылья есть, а у этих даже намёка нет.

— Как у вымерших птиц моа. Их аборигены истребили.

— Ты же видишь, какие у норнисов зубы?

— У гусей тоже зубы есть. Сколько раз об них пальцы до крови обцарапывала, когда головы опалённые на холодец промывала.

— У гусей зубы мелкие.

— По клюву и зубы.

— К старости у норнисов шея оголяется и чешуйками покрывается.

— У нашего петуха к старости на зобу все пёрышки вылезли, и голая шкура покрылась тоненькими мягкими белёсыми лепёшечками, словно чешуйками. Сам-то уже не в состоянии был потомство производить, но молодых двух петухов в строгости держал. Да и на лапах у кур чешуйки.

— А зачем вы его так долго держали?

— Голосистый был, кукарекал красиво.

— Но эти ещё и рычат, как звери, — продолжал настаивать Стеф на родстве норнисов с ящерами.

— Я слышу, как они рычат. Как южноамериканский нанду, словно тигр или лев, мяукающее рычание. Да и эму тоже рычат, — не сдавалась я.

— Так и пытаешься доказать, что норнисы — птицы. У них мозг более развит. Норнисы понимают команды, запоминают свои клички.

— Гуси тоже дрессуре поддаются, — не уступала я. — Помню, в детстве в нашей деревне у деда Ефима Киреева петух был по кличке Прапор. Так он на кличку только и откликался и никаких «цыпа-цыпа» не признавал.

— Тебя не переспоришь, — засмеялся Стеф, приобнимая меня за плечи. — Иди с Варьяном в загон, выбирай «птичку».

— Почему это я? — попятилась от изгороди. — Ты смерти моей хочешь?

— А кто же? Не Милли же? Кто у нас животновод? Тебе придётся хозяйкой над норнисом быть. Признает главной, так потом ко всей семье привыкнет. Не бойся, ступай, прояви героизм, — тихонько посмеиваясь, Стеф продолжал подталкивать меня к входу в загон.

Смирившись с участью, обречённо отдала переноску Милли, посмотревшей на меня сочувствующе. Мысленно перекрестилась и вместе с Варьяном шагнула к воротине, где стоял хозяин. У ног его стояла корзина с какими-то белыми корнеплодами, напоминающими формой морковь, килограмм на пять, и с морковной ботвой. Он вручил мне «морковину» и открыл воротину. Мы вошли.

Это удачно я кроссовки надела в расчёте, что много ходьбы будет. А то в туфлях бы сейчас попёрлась в загон. Варьян спокойно шёл не спеша, присматриваясь к животным, выбирая. И как он их различает? Все одинаковые. Разве что самцы и самочки отличаются. Я брела следом за Варьяном, не отставая. Моё внимание привлекла особь в стороне от стада (или стаи?) и орала благим матом. Она вытягивала шею вперёд, словно гусь и издавала своё «мгр-р-р-р-ря-я-яу-у». Я направилась к ней. Подошла. Ростом выше взрослого мужчины, более двух метров. Точнее, выше меня на полметра, да ещё плюс длинная шея с крупной головой и мощным клювом. «Птичка» продолжала надрывно орать.

— Не ори!!! — крикнула я во весь свой неслабый голос и ошеломлённо замерла. Вот это я гаркнула! Меня, наверно, все зрители у изгороди услыхали. Голос у меня всегда был громкий, сильный, но не настолько же, чтобы могла звериный рёв перекричать. Вот так «сюрпрайз», как говорят мои внуки.

Птица умолкла и уставилась на меня огромным огненно-красным глазом с круглым зрачком. А ресницы-то на верхнем веке длинючие, как опахала. Шикарные ресницы!

— Чего истеришь? — спокойно спросила, перехватив «морковку» в другую руку.

Она заинтересованно проследила за корнеплодом.

— Молоденькая, — определил возраст Варьян. — Ещё первого яйца не снесла. Ноги сильные, крепкие. Ходкая. Лапа широкая, упор надёжный. Когти цепкие, не поскользнется. Коляску-шестиместку с пассажирами свободно тащить будет, не запыхается.