Попасть в переплёт. Избранные места из домашней библиотеки

В “Вехах” эти еще сравнительно молодые люди (самому старшему, Кистяковскому, было сорок лет, самому младшему, Франку, тридцать два года) осмыслили идейно-духовные результаты революции 1905 года. “Семь писателей объединились в критике господствующего интеллигентского, материалистического или позитивистически обоснованного политического радикализма”, – писал много лет спустя в “Воспоминаниях о П.Б. Струве” Семен Франк. “Элементарность и грубость идей революции 1905 года, в которых чувствовалось наследие русского нигилизма, оттолкнули деятелей культурного ренессанса и вызвали духовную реакцию, – отмечал Николай Бердяев в “Истоках и смысле русского коммунизма”. – В это время произошла переоценка ценностей миросозерцания русской интеллигенции. Это нашло себе выражение в нашумевшем в свое время сборнике «Вехи», в котором были подвергнуты резкой критике материализм, позитивизм, утилитаризм революционной интеллигенции, ее равнодушие к высшим ценностям духовной жизни… По старой русской традиции интеллигенции борьба за дух была воспринята как реакция, почти как измена освободительным стремлениям”. Позднее в “Самопознании” Бердяев уточнял и политическую суть разногласий “веховцев” с революционной интеллигенцией: “Не могу согласиться на ту отмену свобод во имя свободы, которая совершается во всех революциях”.

Авторы “Вех” били наотмашь.

Николай Бердяев, из статьи “Философская истина и интеллигентская правда”: “Интеллигенция всегда охотно принимала идеологию, в которой центральное место отводилось проблеме распределения и равенства”. Он же: “Общественный утилитаризм в оценках всего, поклонение «народу» – то крестьянству, то пролетариату – все это остается моральным догматом большей части интеллигенции”.

Сергей Булгаков, “Героизм и подвижничество”: “Интеллигенция… неизбежно разбивается и распыляется на враждующие между собою фракции… Нетерпимость и взаимные распри суть настолько известные черты нашей партийной интеллигенции, что об этом достаточно лишь упомянуть”.

Михаил Гершензон, “Творческое самосознание” – знаменитое, оправдывавшее всё и задавшее образец оправдания авторитаризма нашими либералами уже в XXI веке: “Нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом – бояться мы его должны <…> и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной”.

Он же: “Кучка революционеров ходила из дома в дом и стучала в каждую дверь: «Все на улицу! Стыдно сидеть дома!» – и все сознания высыпали на площадь… Полвека толкутся они на площади, голося и перебраниваясь. Дома – грязь, нищета, беспорядок, но хозяину не до этого. Он на людях, он спасает народ”.

Александр Изгоев, “Об интеллигентной молодежи”: “Средний массовый интеллигент в России большею частью не любит своего дела и не знает его. Он плохой учитель, плохой инженер, плохой журналист”.

Богдан Кистяковский, “В защиту права”: “Русская интеллигенция никогда не уважала права, никогда не видела в нем ценности”.

Петр Струве, “Интеллигенция и революция”: “Интеллигенция нашла в народных массах лишь смутные инстинкты, которые говорили далекими голосами, сливавшимися в какой-то гул… Интеллигенция прицепила к этому гулу свои короткие книжные формулы. Когда гул стих, формулы повисли в воздухе”.

“Вехи” имели ярко выраженную антисоциалистическую, антиатеистическую, антиреволюционную направленность. Отчасти это была критика с либеральных позиций. Статья Богдана Кистяковского “В защиту права” разбирала антиправовое сознание русской интеллигенции. Это там был приведен замечательный иронический стишок поэта Бориса Алмазова: “По причинам органическим / Мы совсем не снабжены / Здравым смыслом юридическим, / Сим исчадьем сатаны. / Широки натуры русские, / Нашей правды идеал / Не влезает в формы узкие / Юридических начал”. Но, например, в статье Петра Струве “Интеллигенция и революция” содержался скрытый “наезд” на кадетов, утопленный в общих упреках интеллигенции в радикализме: “В ту борьбу с исторической русской государственностью и с «буржуазным» социальным строем, которая после 17 октября была поведена с еще большею страстностью и в гораздо более революционных формах, чем до 17 октября, интеллигенция внесла огромный фанатизм ненависти, убийственную прямолинейность выводов и построений, и ни грана – религиозной идеи”.

Упрек с намеком на чрезмерную антиправительственную активность кадетов был, пожалуй, не слишком убедительным. Но подоплеку расхождений лишь впоследствии, в книге “Истоки и смысл русского коммунизма”, разъяснил уже Бердяев: “На поверхности русской жизни либерализм как будто начинал играть довольно большую роль, и с ним должно было считаться правительство. Но самый большой парадокс в судьбе России и русской революции в том, что либеральные идеи, идеи права, как и идеи социального реформизма, оказались в России утопическими. Большевизм же оказался наименее утопическим и наиболее реалистическим… Коммунизм оказался неотвратимой судьбой России”.