Попасть в переплёт. Избранные места из домашней библиотеки

Солженицын подверг критике измельчание советской интеллигенции, ее стремление к приспособленчеству и бытовым благам. Этот слой, живущий “по лжи” ради квартиры, машины и семьи, он и назвал “образованщиной”. Солженицын мерил его этическими нормами, а надо было – социально-экономическими. И потому он не распознал в “образованщине” народившийся в результате урбанизации советский средний класс со стандартными для “мидлов” социальными запросами, в деталях описанными Юрием Трифоновым в его “Московских повестях” примерно в то же самое время. Даже моральный выбор этой страты возник не из-за политических метаний, как у диссидентствующих героев Кормера в “Наследстве”, а на основе бытовых сюжетов, как у Трифонова в “Обмене” или “Старике”, где этические дилеммы связаны, вообще говоря, с недвижимостью.

Кормер безжалостен в своем анализе “бытовых” установок советской интеллигенции, но в то же время предостерегает от иронии по этому поводу, напоминая о том, какие ужасы пережила эта социальная страта в годы советской власти: “И если он (интеллигент. – А. К.) не ощущает сегодня больше своей вины перед народом, то ведь и, слава Богу, они квиты – на пятьдесят втором году советской власти (статья писалась в 1969-м. – А. К.) народу самому неплохо было бы ощутить свою вину перед интеллигенцией”. Обиходных понятий “ватники” и “анчоусы” тогда не существовало, но сегодняшние споры о разделенном на большинство и меньшинство народе – лишь отголоски того, что происходило с социальной структурой российского общества и сто, и пятьдесят лет тому назад.

Двойное сознание советской интеллигенции, по Кормеру, явилось прямым следствием ее положения: она служит власти и приспосабливается к ней, потому что стремится к благополучию, и в то же время ненавидит власть и мечтает о ее крушении. Эта раздвоенность образованного класса вернулась полвека спустя в путинской России. В том числе и в виде дискуссий о возможности-невозможности сотрудничества с властью: “И кроме того, «ведь если не они, то на их место – какие-то другие, менее интеллигентные, менее порядочные»! Партийная книжка жжет интеллигенту грудь, но он не знает, как выбраться из этого порочного круга”. Интеллигент испытывает и просветительские иллюзии: “Он полагает, что там наверху и впрямь сидят и ждут его слова, чтобы прозреть, что им только этого и не хватает”.

К просветительской иллюзии близко примыкает один из шести препарируемых Кормером соблазнов интеллигенции – оттепельный. Ловя псевдолиберальные квазисигналы, исходящие сверху, перемен интеллигент ждет “с нетерпением и, затаив дыхание, ревностно высматривает все, что будто бы предвещает эти долгожданные перемены”. Впрочем, после февраля 2022 года все это потеряло смысл. Соблазн растаял, даже никого и не соблазнив.

Рядом – соблазн революционный, более жесткий, чем оттепельный: интеллигенция, пишет Кормер, “неравнодушна к словам «крушение», «распад», «скоро начнется» и т. д.”.

Соблазн технократический известен нам не только по временам “гаджетной модернизации” по Медведеву, когда казалось, что если каждого гражданина России вооружить айпадом, то страна тут же станет европейской, но и, в принципе, по длинной эпохе Путина, которого в иные времена было ошибочно принято представлять публике как “русского немца”, глубоко рационального политика. Слова Кормера о технократизации власти написаны как будто не более полувека тому назад, а сегодня: “Интеллигенция (к ней Кормер относит и государственную бюрократию. – А. К.) не желает видеть только того, что Зло не обязательно приходит в грязных лохмотьях анархии. Оно может явиться и в сверкающем обличье хорошо организованного фашистского рейха. Оно не падет само по себе от введения упорядоченности в работе гигантского бюрократического аппарата”.

Оставшиеся соблазны – военный, который в иных ситуациях приходит как соблазн квасного патриотизма (смыкающийся “с искушениями национал-социализма и русского империализма”), и он оказался самым серьезным; соблазн социалистический, который в приложении к сегодняшним обстоятельствам оправдывает отступление от нормального развития как необходимый и неизбежный этап; соблазн сменовеховский, согласно которому власть, насытившись террором разной степени интенсивности, переродится в нечто вполне приемлемое и более гуманистическое сама собой – степень актуальности этой идеи после катастрофы 2022 года стремится к нулю.